Закрытие «морского хода», постепенное (и в ряде случаев принудительное) смещение основных путей в Сибирь на юг, наряду с исчерпанием наиболее богатых ресурсов пушнины, постепенно изменили баланс преимуществ и трудностей, связанных с освоением «Мангазейской земли»: насколько беспрепятственный морской торговый транзит и временный характер присутствия здесь подвижного промыслового элемента способствовали процветанию Мангазеи, настолько же трудности внедрения здесь более планомерных методов освоения территории и закрепления постоянного населения (например, регулярная доставка хлебных запасов) вели к ее угасанию. В результате Север на длительное время превращался в территорию «отложенного исторического спроса», которую государство охраняло от внешних притязаний, но само еще не было способно эффективно использовать.
Однако прежде чем российский Север на долгие десятилетия застыл в своем развитии, он с начала XVIII в. испытал еще один конъюнктурный взлет активности, на этот раз почти целиком связанный с государственными проектами освоения полярных окраин, в которых уже угадываются черты формирующегося стратегического подхода. С середины XVII в. когда-то возбуждавший умы иностранцев дискурс о поиске путей в Индию и Китай вдоль северо-восточных окраин Евразии постепенно становится актуальным и в самой России. К этому времени даже иностранные наблюдатели почти целиком связывали возможность отыскать Северо-Восточный проход с заинтересованностью в этом русского правительства. Это было обусловлено рядом обстоятельств. Во-первых, гораздо более полным становится знание и русскими, и иностранцами географических пределов Русского государства. В частности, тот факт, что русская территория непосредственно примыкает на востоке к Китаю, уже не