Все уже давно заметили, что наша лесби слишком уж интересуется бывшим медицинским работником Леночкой, особой демонстративно‑правильной, что давало основания предполагать за нею бурную молодость и замысловатые грехи. Заметила атипичное Нинино внимание и сама Леночка и переживала по этому поводу много неловких моментов. Все с больным любопытством ждали, удастся ли Нине совратить всю такую правильную из себя Леночку к нездоровому сожительству.
При том, что никто не хотел тесно сближаться с Ниной, всех она занимала и о ней много судачили. Она всюду ходила с пачкой бумаги, нарезанной на клочки размером с ладонь, и постоянно что‑то на этих листках писала. Из левого кармана джинсов она доставала чистые листки, а в правый складывала исписанные. По утрам у нее топорщилось левое полужопие, а по вечерам – правое. Никто точно не знал, чем она занималась до попадания в пансион. Ходили слухи, что она была копирайтером в каком‑то крутом рекламном агентстве и придумывала слоганы. Мол, оттуда у нее и осталась привычка писать коротко. Наши мужчины все собирались как‑нибудь проникнуть в комнату Нины, выкрасть у нее пачку этих листков и открыть, наконец, страшную тайну – что же она такое непрерывно пишет на своих огрызках?
Новость о смерти Рафаэля наделала шума. В телевизоре столь же древние старики, как и сам Оганесян, вещали о его неоценимом вкладе в российское теле– и киноискусство. У нас же в пансионе все больше обсуждали не поддающееся оценке наследство покойного. И завистливо смотрели на Алку.
Кинематографическая и телевизионная Москва тоже с интересом ждала новостей от юристов Оганесяна. Конечно, телевизионщиков и киношников заботили не его квартиры и машины, а доля покойного в основанных им продюсерской компании и киностудии. Этот бизнес он выстраивал всю жизнь, умело привлекая капиталы со всех сторон, но при этом неизменно сохраняя за собой статус совладельца. С каждым укрупнением компании доля Рафаэля в ней становилась все меньшей, но все‑таки оставалась весьма заметной.
В то утро, когда у пансиона урчало допотопное бензиновое такси, источая знакомый до слез аромат выхлопных газов и заглушая неродной носу москвича запах цветущей вишни, все знали – это Максимова едет в Москву на открытие завещания. Кроме нее на эту процедуру к нотариусу пригласили только ближайшую родню – благополучно дожившую до старческого слабоумия старшую сестру Рафаэля и парочку его племянников предпенсионного возраста. Сопровождать Алку на столь нервное мероприятие напросилась Ната. На правах ближайшей пансионной подруги, вдохновительницы и утешительницы ей это было позволено. И вот они, несмотря на позднемайскую жару, обе в чем‑то черном и душном шествуют к авто мимо растянувшихся на шезлонгах пансионеров. По пути они промокают испарину под носом «клинексами», изящно приподнимая