Этот раунд остается за Борисовым – публика не жалеет ладоней. Даже, кажется, находит удовольствие в ожесточенном рукоплескании.
– Мы все виноваты, – напоминает о себе Виктюк, когда овации стихают.
– Вы имеете в виду театральную общественность? – оживает Малахов. В его глазах вспыхивает потухшая было искра.
– Мы, – кивает Виктюк, – это все сидящие здесь. Все в космосе взаимосвязано и сорок дней, пока душа пребывает между небом и землей…
– Через сорок дней это будет никому не интересно, – кричит с места Полицеймако, пока Виктюк продолжает говорить. Что именно – уже не разобрать.
– Вот! – подхватывает Борисов. – Вот я и хочу, чтобы мне ответили на вопрос, который я задаю уже второй раз.
– Кого вы просите ответить, Михаил? – спрашивает Малахов.
– Вас. Зачем вы все-таки нас всех собрали?
– Я…
– Не для того ли, чтобы узнать, как нам всем, – он широко расставляет руки, – досаждал покойный, разве не так?
– Надеюсь, это ваше личное, а не коллективное мнение, Михаил, – натянуто улыбаясь, выдает Малахов металлическим голосом.
– Нельзя. Было. Делать. Эту. Передачу, – делает ударение на каждом слове Виктюк. – По крайней мере, сейчас.
– Тем не менее, – говорит Малахов, – мы можем прямо сейчас, в прямом эфире, узнать подробности расследования этого загадочного преступления. Из первых уст – от официального представителя Следственного комитета при Генеральной прокуратуре. Сразу после рекламы. Не переключайтесь.
Я переворачиваюсь на спину и вижу трещины на потолочной штукатурке. Они смотрят на меня с детства, смотрят каждый раз, когда я лежу на диване в большой комнате. В последний раз ремонт в нашей квартире делали лет двадцать назад, и я отлично помню эти счастливые моменты. Весело шуршащие под ногами газеты, сладковато-удушливый запах клейстера и самодельная пилотка из пожелтевшего номера «Известий». Диван стоит посреди комнаты – так было еще до ремонта, и я не вижу причин, по которой мог бы его притеснить, сдвинув к стенке. Он занимает то положение, которое я отвожу ему в своей жизни, по крайней мере, пока я дома.
Я улыбаюсь трещинам на потолке и с удовольствием впускаю в свою голову заботливые рекламные голоса. Когда я присяду, мне хочется, выслушав Маркина с полминуты, обернуться назад и увидеть застывшую за спинкой дивана Наташу. Мы – я и Маркин – будем совершенно спокойны, и плевать, что на фоне бедлама в студии нашу принадлежность к одной организации можно будет распознать по одному лишь ледяному хладнокровию.