Она достала старую потертую книгу с кожаным переплетом и позолоченным обрезом страниц. Начала перелистывать их.
– Ну, Ройбен, вот твоя награда. Вот этот отрывок, и он отмечен карандашом! Сама бы я никогда не догадалась.
Он взял у нее книгу, покраснев от радости, и поглядел на Мерчент, сияя.
– Просто потрясающе. Впервые в жизни мой диплом по английской литературе оказался полезен.
– Дорогой, полученное образование всегда оказывается полезным, – ответила Мерчент. – Кто же убедил тебя в том, что может быть иначе?
Ройбен внимательно поглядел на страницы. На них было много пометок карандашом, и снова эти странные символы, еле заметные, но ясно показывающие, сколь сложной сущностью является письменный язык.
Она улыбалась ему так открыто, но, может, это и просто эффект освещения от лампы с зеленым абажуром, стоящей на столе?
– Мне следовало бы отдать этот дом тебе, Ройбен Голдинг, – сказала Мерчент. – Сможешь ли ты содержать его, если я это сделаю?
– Безусловно, – ответил Ройбен. – Но нет нужды отдавать его мне, Мерчент. Я выкуплю его у тебя.
Сказав это, он снова покраснел. Но его охватило воодушевление.
– Мне надо вернуться в Сан-Франциско… поговорить с матерью и отцом. Обсудить это с моей подругой. Сделать так, чтобы они меня поняли. Но я могу купить его, и я это сделаю, если ты согласишься, поверь мне. Знаешь, я думал об этом с того самого момента, как пришел сюда. Думал, что буду жалеть всю оставшуюся жизнь, если не сделаю этого. И, Мерчент, знай, что если я куплю его, то двери этого дома всегда будут открыты для тебя, в любое время дня и ночи.
Она улыбнулась ему спокойной улыбкой, будто она одновременно находилась и здесь, и где-то совсем далеко.
– У тебя достаточно собственных средств для этого?
– Да, они у меня всегда были. Не столько, как у тебя, Мерчент, но у меня они есть.
Как же взорвутся мама и Селеста, когда он им скажет. Ройбен вздрогнул, желая только, чтобы все это исчезло из его головы, хотя бы сейчас. Для Селесты это может оказаться последней каплей.
– Могла бы и догадаться сама, – сказала Мерчент. – Ты же джентльмен, а не только журналист, так ведь? О, и ты чувствуешь себя виноватым, очень даже.
Она протянула правую руку и коснулась его левой щеки. Ее губы двигались, но она не произнесла ни слова. Слегка нахмурила лоб, но ее рот все так же мягко улыбался.
– Милый мальчик, – сказала она. – Когда ты напишешь роман об этом доме и назовешь его «Нидек Пойнт», как ты уже говорил, ты упомянешь в нем и обо мне, так или иначе. Ты сделаешь это?
Он придвинулся к ней.
– Я напишу о твоих прекрасных, серых, как дым, глазах, – ответил Ройбен. – О твоих мягких золотых волосах. Опишу твою длинную изящную шею, твои руки, которые напоминают мне крылья птицы. Опишу твой голос, твою манеру четко выговаривать каждое слово, так, будто звенят серебряные колокольчики.
«Я напишу многое, – подумал он. – Когда-нибудь я напишу нечто значимое