Держа перед ртом нанизанный на вилку слизкий гриб, Владимир Олегович поинтересовался, что чувствовал Адик (по паспорту Вадим), когда машина завалилась набок, и как смотрелся окружающий мир в перевернутом состоянии: так же непредсказуемо, как в нормальном положении или по-иному? Пространственные видения не донимали ли сознание в перевернутой голове? Не возникло ли ощущение свободного падения, не ласкала ли дуновением бесконечность?
Вадим провел рукой с бутылкой вдоль стола, мастерски разлив водку в ближайшие рюмки, причем, свою успел опорожнить и снова наполнить. Он задумался с ученым видом, посчитав разумным пропустить вовнутрь ещё одну рюмку, для прояснения памяти. Вадик рассказал о страшном пауке-демоне, бегавшем по огромной паутине, с выпученными громадными глазищами на своих коротких кривых ножках, описывающих истину о паутине. Вспомнил и о дерзком вороне с медалью то ли «За заслуги…», то ли «За потуги…», то ли ещё за что-то непостижимое; но об этом порекомендовал у жены уточнить: слухи и сплетни – это по её части.
Далее Владимир Олегович перевел взгляд на Татьяну и предположил, что её чувства и впечатления от аварии более по-девичьи деликатны.
Татьяна согласилась, что в отличие от отцовских переживаний, ей привиделась большая любовь. Большая и прекрасная. Папа же с его перевернутой машиной, в компании с вороном, а по её с мамой мнению – орлом, награжденным медалью и зловредным пауком отодвигались за горизонт счастливого розового воображения.
– Дядя Володя! А ну-ка плесните вашей наливочки в рюмку – хотелось бы вернуться к тем переживаниям в машине с помощью допинга. Вдруг, ещё что-то подробнее рассмотрю интересного в недавней части прошлого.
Сидевшая недалеко мать, Тамара Григорьевна, пожурила дочь за непослушание в момент аварии: закрыть глаза и думать о хорошем.
Послушная дочь тут же уточнила, что закрыла глаза, как мать велела, и внутри себя увидела распалившуюся большую Л-л…
– Луну? – поторопился с догадкой Владимир Олегович.
– Горько! – закричали вокруг.
Невеста, обхватив надежным захватом голову Емельяши, пухлыми губами попыталась втянуть его в себя, словно удав. Жених вначале долго не мог высвободиться от такого захвата, а после – отдышаться; с глаз катились слёзы. В конце концов, он пришел в себя, и поцелуй запил горьким пойлом, вытерев набежавшую влагу в глазах рукавом рубашки.
– Чего плачешь, дурачок, – радуйся, – подсказала свидетельница невесты, – пухленькая, квадратненькая, но лицом миловидная Раиса, и потянулась к свидетелю целоваться, не упуская благоприятного случая для дражайшего процесса, которого заждалась. «Мне с тобой скучно, мне с тобой спать хочется…» – бормотала на ушко шаферу Раиса.
Свидетель, целуясь, держал отставленной в сторону руку с рюмкой водки, не имея