И этот день – не исключение. Павел сидит, откинувшись практически горизонтально на спинку офисного кресла, конструкция которого это, видимо, предусматривает. Глаза закрыты. В голове идет борьба бытовых мыслей с забытьём. Как обычно, входит Борис, и Павел, как обычно, не открывает глаза.
– Привет.
Павел молчит. Борис выдерживает паузу, правда, непривычно для себя небольшую.
– Про Мистренко слышал? – Борис говорит непривычно быстро и нервно, но таких нюансов Павел еще не готов улавливать. Ритуал настолько обыденный и монолитный, что на интонации Павел уже давно внимания не обращает.
– Не слышал, – медленно и скрипуче, как двери в «Старосветских помещиках», отзывается Павел. – И слышать о нем ничего не хочу. Сразу можешь не продолжать… Дай мне поспать, в конце концов…
– Значит, не слышал. – Борис продолжает, словно, не замечая реплики Павла. – Я и сам не знал. Мне только что сказали…
– Боря, подожди, – Павел открывает глаза, но не меняет позы и поэтому смотрит сейчас в гипсокартонные плиты офисного потолка, разделенные жестяными полосками. – Я же тебе сказал, что ПРО. МИСТРЕНКО. Я. НИЧЕГО. ЗНАТЬ. НЕ. ХОЧУ!
Последние слова он произносит четко, холодно, словно печатными буквами, подчеркнуто отделяя слово от слова. После этого он приводит спинку кресла в вертикальное положение и испепеляюще смотрит на Бориса.
Борис непривычно бледен. Обычные размеренность и добродушие, которые добавляли еще пару баллов к ежедневной утренней раздражительности Павла, сегодня сменились нервозностью и суетливостью.
– Да послушай ты!
– Не хочу! – Павел смотрит в глаза Борису, – Ты понимаешь, что есть такое слово…
– Да послушай ты! – повторил Борис, почти крикнув, не дослушав то, что хотел сказать собеседник. – У Мистренко – рак. Он лежит в онкологии. И как мне сказали, там все совсем плохо.
Павел молчит. Борис некоторое время смотрит в глаза Павлу. Не дождавшись ответной реплики, начинает нервно ходить из угла в угол.
– Да, я тоже был ошарашен! Я случайно узнал, – Борис говорит быстро, – мне вчера Людка…
– Мне не интересно! – Павел перебивает резко и жестко, словно рубит невидимую нить повествования, как катаной шелковый платок в азиатском кино.
Борис