– Если я, кому-либо, сделав какую-нибудь услугу, затратив на это каких-то пятнадцать минут времени, и взять за это с человека какую-то плату, то я считаю это за унижение самого себя перед людьми и за оскорбление своего человеческого достоинства. А тот кто за мелкие услуги берёт с человека плату, тот не добрый человек, а вымогатель играющий на чужой нужде и беде.
Иногда, интересуясь мужики, да и бабы, спрашивали Рахвальского: – Вот ты, Филимон Платоныч, вроде-бы, человек по внешности гож-пригожь, и возраст твой в коренном брызгу, а не женишься? – По правде сказать, я не люблю запах бабьих юбок, да и вообще, как видите я вполне обхожусь без бабьего персонала! – в полушутливой форме отговаривался он. Но дотошные бабы, не унимались. На озере, на мостках, полоща бельё, судача меж собой, переговаривались о нём: – А я слышала, что ему и баба то не надобится, он какой-то вигтальянец! – Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! – от души смеялись бабы, колыша под собой мостки, от чего по обе стороны мостков, по воде, разбегались волны.
Пищу, для квартиранта, готовила сама хозяйка Анастасия. Принеся суп или второе блюдо ему в боковушку, она иногда ненадолго задерживалась и наблюдала как он ест. Её особенно интересовало то, как он стерпливал и не сгонял кошку, сидящую у него на плече, вовремя его обеда. Кошка спокойно, выжидающе сидела у него на плече до тех пор пока в ложке, у него не появится кусочек мяса, тогда она когтистой лапой цапала мясо из ложки и спрыгнув с плеча ела. Обедал он по принципу: «когда я ем, я глух и нем». – Филимон Платоныч, как это ты терпишь такое от кошки? – удивлённо спрашивала Настасья. – Пусть полакомится мясом и она. А я до мяса-то не особенный охотник. Я же вегетарианец! – Настя не поняв сущности этого слов.
Под осень, когда у мужиков и баб, миновала пора полевых дел, они собирались артелями, рассаживались на завалинах для бесед. У нового дома Крестьяниновых завалина обширная и вместима. Как-то