– Круглый, круглый… арбуз… об арбузе сказано в третьей главе, где разместился необыкновенно и глупо гостеприимный Петух, тоже хлопотливый, однако же истинно русский байбак… Этот же нет… этак сравнивать в другой раз невозможно, а необходимо Иное, по-новому надо сказать… тоже круглое, но вовсе же, вовсе не так…
Он стискивал зубы, неприметно передвигая перо, и перо беспокоило, перо возбуждало жажду нового слова, сопротивляясь всё ещё крепким зубам, сравнения всё чаще вспыхивали одно за другим, и он громко спрашивал, сердито сдвигая русые брови, придирчиво проверяя, безжалостно отметая их одно за другим:
– Круглый, как что? Как яблоко? Тыква? Орех? Помидор? Или, может быть, круглый, как солнце?
Разжав зубы, словно они натолкнулись на что-то, непосильное им, задумчиво вытягивая прикушенное перо изо рта, он одними губами он чуть слышно прошелестел:
– Как… солнце…
Тонкие морщинки побежали от углов прищуренных глаз, голова склонилась задорно, почти касаясь ухом плеча:
– С таким именем надо быть таким круглым, как солнце…
Он помедлил ещё, не решаясь вписать в подходящее место, с чувством удовлетворения, даже слабо шевельнувшейся радости размышляя о том, что такое сравнение могло бы… да, могло бы, пожалуй, сгодиться… всё зависело единственно оттого, как там скажется далее. Он стремительно припомнил всё выражение. Выражение ему показалось недурно. Он невольно пропел:
– С таким именем надлежало быть круглым, как солнце, а этот был тощий, как спичка, как старый скелет в анатомическом кабинете, пожалуй.
Замечательно хорошо!
Однако… однако…
Три слишком близко поставленных свиста больно задели, оскорбив, унизив его наметанный, может быть, слишком избалованный слух своим непозволительным сипом. Вороша волосы, выставив подбородок вперед, он, уже в раздражении, протянул:
– С таким солнце, спичка, скелет.
Гадко, отвратительно, стыдно, даже физически, стало ему. Нет, он себе позволить не мог так нелепо, так безвкусно выражать свою мысль. Он всегда требовал от себя настоящей работы и, отбросив перо, обхвативши крепко конторку за жесткие ребра. Стискивая в нетерпении их, укоризненно, властно теребил свой неповоротливый мозг, отыскивая в кладовых памяти такие слова, которые сберегли бы тот уже найденный смысл сравнения старого Челли с круглым, как яблоко, солнцем, однако были бы лишены этого нестерпимого, этого невозможного свиста с – с -с.
Ни одно не удовлетворили его.
Николай Васильевич брезгливо отбрасывал их, точно нечто мерзкое сплевывал с языка, но именно этим внезапным противодействием слов воображение распалялось всё жарче, во всем теле нарастала блаженная легкость, по которой узнавалось всегда вдохновенье, он чувствовал, что станет