Как же он так?
Хотя бы Александр Андреевич, тот вечный, неустанный, отчаянный труженик, тот милы одинокому сердцу чудак, на минутку отложивши кисти в сторонку, взял бы в искусную руку простое перо да известил поподробней о своим римском завидном житье, не о том римском завидном житье, которое однообразно ползет себе да ползет в пропыленных, захламленных студиях, взаперти, известное ему самому от паутины в темных углах, от пропахнутых маслом холстов, передом прислоненных к стене, до прелестно-волнующего запаха всех цветов и оттенков радуги красок, но о том римском завидном житье, которое беспрестанно движется всюду, в улицах и в окрестностях вечного Рима, в том единственном воздухе благодатном, под куполом бесконечного неба. Где-то он нынче обедает, ходит куда, каких новых напастей страшится до судорог доверчивой детской души, с кем и о чем говорит? Много, много бы дал он за то, чтобы так же потолковать, посмеяться с ним вновь, как толковали, смеялись в те чудные, несравненные времена у Фалькона.
Всего бы минутку одну, а там ещё и ещё попристальней вглядеться в себя, извлекая наружу всякий поступок и всякую мысль, как на Страшном суде, даже тот угол, в котором зародились они, и то время дня, когда когда-то вскользь поведал о них, либо напротив, опамятовался, благоразумно попридержал про себя, как всенепременно обязан делать тот, кто всерьез, а не в шутку занят душевным делом своим, хотя бы в то немногое время, когда душа его слышит досуг и способна хоть час или два или весь день прожить жизнью, углубленной в себя, во все стороны переворачивая всю свою жизнь, как постоянно делывал он, приключись остановка и заминка в труде, уверенный в том, что в нем самом причина остановки, заминки, надеясь освободиться, душу очистить ещё от одной какой ни на есть червоточинки, пятнышка грязи, подняться повыше себя самого и вновь с обновленными силами приняться за долгий обдуманный труд.
И как бы хотелось развеселиться немного от горьких воспоминаний о прежнем, былом! И как бы хотелось, чтобы они удержали его, раз уж нечему стало его удержать!
Нет, он в уныние не впадал, он не отпускал себя в тяжкий плен малодушия, помня всегда, что жизнь наша извечно не рай и не может расстелиться ровной гладкой дорогой, без приключений, без передряг, из одних удовольствий да наслаждений, из одних счастливых побед над собой. Он не позабывал никогда, что ютится на грешной земле и что по этой причине всякую минуту с нами не только может, но и должно случаться что-нибудь самого из нежданного, не предвиденная ничем передряга и приключение. Мудрый