Глава первая. Я
1
Мы познакомились на пешеходном переходе. Она стояла слева от меня, и не заметить её было невозможно, такая она была яркая. Полгода спустя, когда она стала моим хорошим другом, может быть, лучшим, который у меня когда-либо был, я спросил её, откуда это пристрастие к ярким тонам. Она улыбнулась, это была ещё одна вещь, которая ужасно мне в ней нравилась, она всегда улыбалась, прежде чем ответить. У любого другого это бы выглядело по-идиотски, ну чего улыбаться, когда тебя спрашивают, который час или кто последний в очереди. А она улыбалась, словно наделяла тебя частицей своего светлого мира, впускала тебя туда на минуточку, и улыбка была – билет, разрешение на вход.
Так вот, она улыбнулась и сказала:
– Эффект маятника.
– Максвелла? – глупо спросил я.
Мне было пятнадцать лет, и изо всех своих небольших силёнок я стремился удержаться на её интеллектуальном уровне.
– Почему Максвелла? – удивилась она. – Обычного. – И, поглядев на меня внимательней, захохотала.
За неделю до этого разговора к ней пришёл один из её странных приятелей, они заспорили о какой-то неизвестной мне теории, и таинственный маятник Максвелла был дважды упомянут в разговоре. На следующий день я впервые в жизни поднял руку на уроке физики и спросил учительницу, что такое маятник Максвелла. Учительница не помнила, и после школы я отправился в городскую библиотеку, где провёл два бесконечных часа, пытаясь понять, как этот самый маятник работает и что в нём особенного.
Конечно, я мог бы спросить у неё, и она бы мне с удовольствием объяснила, она любила объяснять и делала это исключительно хорошо. Но всегда предпочитала, чтобы я сам нашёл, прочитал, осмыслил.
– Не будь кукушонком, – говаривала она. – Не сиди с открытым ртом. Сам добывай себе свою интеллектуальную пищу.
И ещё у неё был приёмчик.
– Шпенглеровское определение культуры, – начинала она и, повернувшись ко мне, спрашивала:
– Ты, конечно, знаешь, кто такой Шпенглер3?
Конечно, я не знал. Ни о Шпенглере, ни о Швейцере4, ни о бритве Оккама5, ни о парадоксе Гегеля6. Поначалу я не понимал и половины того, о чём рассуждала она со своими разнообразными знакомыми. Но я старался, я трудился так, словно жизнь моя зависела от того, пойму я, что такое бритва Оккама, или нет. Я записывал в блокнот умные слова, я переписывал в общую тетрадь стихи из книг, которые она не разрешала брать домой, я стал настоящим рабом одноклассника, отец которого работал директором библиотеки. Для чего мне было это нужно, я не мог себе ответить тогда, не могу и сейчас. Может быть, я боялся, что ей станет скучно со мной, что она перестанет меня приглашать,