Римский губернатор развел руками и пробормотал:
– Да, конечно… – При этом он подумал, что у Рима появилась скверная привычка создавать себе врагов.
Вернувшись в город, губернатор Антоний Порций тотчас же призвал к себе двенадцать офицеров, прикрепленных к двум легионам, находившимся под его командованием. Он подробно объяснил, что произошло, потом спросил:
– Поддержат ли нас в этом деле командиры легионов наемников?
– Я ручаюсь за моих людей, – сказал трибун африканского легиона. – Они терпеть не могут галлов.
Остальные молча кивнули, причем трибун другого легиона при этом пробормотал:
– Не вижу причин, по которым мои галлы сочли бы твое наказание несправедливым, Антоний Порций.
– В таком случае соберите весь гарнизон, – приказал губернатор.
Два римских легиона, то есть двенадцать тысяч солдат-пехотинцев плюс двести сорок кавалеристов и два полных подразделения наемников, собрались за главными городскими воротами Пальмиры. Такой сбор не мог не вызвать любопытства. Едва город облетела весть о передвижениях солдат, горожане высыпали за ворота, дабы посмотреть, что происходит.
На высоком помосте, под навесом, укрывавшим от жаркого солнца, сидел римский губернатор Антоний Порций – блистательный в своем белом одеянии с пурпурной оторочкой и с венком из поблескивавшего лавра на лысеющей голове – и явно чего-то ждал вместе с правителем Пальмиры, принцем Оденатом Септимием. Молодой человек двадцати двух лет, был предмет мечтаний многих пальмирских женщин – высокий, мускулистый, побронзовевший от солнца. У него были черные как полночь вьющиеся волосы, большие бархатисто-карие глаза, красивые чувственные губы и высокие скулы. И ему очень шла к лицу короткая белая туника, расшитая золотом.
Человек умный и образованный, принц занял в отношениях с римлянами позицию выжидания. Ему еще не хватало сил, чтобы свергнуть захватчиков, но кое-какие планы у него уже имелись. Гневные обвинения Зенобии – в том, что он стал одним из римлян, – весьма порадовали Одената, ведь это означало, что его хитрость удалась и римляне ему доверяли.
Подняв руки, Оденат поправил на голове корону Пальмиры – очень изящную, из чистого золота, сделанную в форме венка из листьев пальмирских пальм. Однако и жарко же сегодня… Он невольно вздохнул и смахнул со щеки каплю пота.
Тут губернаторские трубачи затрубили в свои трубы, и шумная толпа притихла в предвкушении какого-нибудь зрелища. Минуту спустя Антоний Порций встал, подошел к краю помоста и с торжественным видом обвел взглядом притихшую толпу. Когда же он заговорил, его чуть гнусавый голос зазвучал на удивление громко:
– Сегодня была запятнана честь и слава Рима. Запятнана не теми, кто родился в нем, а теми, кому Рим так великодушно даровал свое гражданство! Но Рим такого не потерпит!