«Держи спину прямо. Ты должна быть леди… Александра, тебе надо похудеть…»
«Когда ешь – оставляй немного на тарелке, иначе подумают, что ты голодна…»
«Вы можете описать вашу жизнь одним словом?»
Кто был тот умник-репортер, задавший вопрос? Она уже не помнит. Она не стала отвечать. Лишь улыбнулась. Холодно. Величественно. Как истинная леди. «Вог» так и назвал ее – «Леди Александра, женщина года». Но для себя она давно определила это слово – девиз последних двадцати лет, которые брали отсчет там, где заканчивалась сказка.
Соответствие. Элите старой, советской, и новой – демократической. Впрочем, какая разница, если неизменно содержание. Иерархия – самый древнейший из человеческих инстинктов, наряду с борьбой за выживание и продолжением рода. Античный амфитеатр: ложа для правителей, галерка – для простолюдинов. Ничто не изменилось за двадцать, тридцать, сорок веков… И вряд ли изменится… И во все времена доверчивые Золушки будут ожидать своих Принцев, которые заберут с галерки в ложу…
Фотография на столике. Старая, в деревянной рамке. Диссонансом к остальному, до мелочей продуманному дизайнером, интерьеру. Немодно. Не стильно. Чересчур просто. Mauvias ton… Единственное, что осталось от той жизни, которая начиналась почти как в сказке…
…В маленьком провинциальном городке на берегу широкой гордой реки жили-были две сестрицы: одна – красивая, а другая – умная. Красивой была старшая, Марианна…
Месяц май только клонился к середине, а все дожди, похоже, прошли. Солнце палило нещадно, и земля напоминала высохшую хлебную корку. Ожидались проблемы с урожаем…
Деревянный домик Звонаревых насквозь пропах прелыми овощами и жженой резиной. И если первый запах был естественен для огородно-поселкового быта, то второй, промышленный, приносила мать, работавшая на городском шинном заводе – гордости юга России. Шины поставлялись аж в саму Москву, в которой мало кто знал о существовании затерянного в степи городка, выросшего только вчера из села столь крохотного, что не нашлось для него места даже на карте. И уж вовсе никому не было никакого дела до существования немолодой работницы Евдокии Звонаревой.
Вся одежда матери насквозь пропиталась горелым резиновым запахом. Его источали ее волосы и смуглая, изъеденная степным солнцем и горячими песчаными суховеями кожа. Когда мать потела, запах становился еще кислее и ощутимее.
Когда сестры переступили порог, мать возилась на кухне.
– Девочки, – крикнула она, – Принесите воды!
– Шурка, сходи, – не останавливаясь, бросила через плечо сестра.
– Почему всегда я?
Сестра полуобернулась, приподняв в секундном удивлении ниточки-брови, нежная кожа вокруг которых еще хранила следы легкого покраснения от безжалостного пинцета.
– Потому что ты – младшая.
Спорить было бесполезно. Шура знала об этом и препиралась лишь для порядка, на всякий случай: а вдруг в Маньке проснется-таки совесть?