На бессовестных людей.
До Котельнича дорога
Широка и торная,
Наша братская могила
Глубока и тёмная.
Вспоминали об ухажёрах, вернувшихся с войны калеками. В утешение себе пели:
Ой, девушки,
Не будьтё гордоватыё,
Любите раненых парней,
Они не виноватыё.
От имени парней подавал голос Серёга Огурец, военный подросток:
Ой, девушки,
Мы на вас и не глядим,
Сами, девушки, подумайте,
Одну траву едим.
Огурцу казалось, что слишком смирную частушку он спел, и добавлял ухарской удали:
Я по северу шатался,
Полкотомки вшей привёз.
Дома высыпал на лавку,
Мамка думала овёс.
Расхрабрившись, добавлял такую частушку, за которую откололось бы ему в сталинское время:
К коммунизму мы идём,
Птицефермы строятся.
Ну а яица мы видим,
Когда в бане моемся.
А ещё хотелось Серёге объяснить, почему он никуда не уехал, а остался в своей Зачернушке, хотя звали его и в Сибирь, и на целину:
Мой товарищ дорогой,
Давай поделимся судьбой:
Мне соха и борона,
Тебе чужая сторона.
Подавала голос самая пожилая зачернушкинская старуха – Акулина Арефьевна. А частушка у неё оказалась свежая, современная.
Как на пензию живу я,
Непонятно до сих пор.
Хорошо, что есть картошка,
Свёкла, лук и хренодёр, – а потом и она вспоминала притужное прошлое:
Мы в колхозе работали
С солнышка до солнышка.
На горбу зерно таскали,
А теперь – ни зёрнышка.
Озорной задиристой Дарье не терпелось высыпать свои разухабистые коротышки-песенки, от которых брал смех даже самых степенных и смиренных бабок:
Говорят, что я старуха,
Только мне не верится.
Да какая я старуха —
Всё во мне шевелится, – басила Дарья и добавляла:
Ух, ух, люблю двух,
А гляжу – одна лежу.
Пошла плясать, юбка съехала на задь,
Дайте гасник подвязать,
Дак я опять пойду плясать.
Усердно топая, объёмистая, круглобокая расталкивала Дарья товарок:
– Шевелитесь, девки. Не спать пришли. Там успеем выспаться-то.
– Давайте долгую, волокнистую споём, – предлагала помолодевшая от пляски, раскрасневшаяся бабушка Луша и высоким голосом заводила:
Тихо в поле, в поле под ракитой,
Где клубится по ночам туман.
Там лежит, лежит в земле зарытый,
Там схоронен красный партизан.
Волокнистыми называли такие песни оттого, что как льняное волокно, тянулись они долго.
– Ой, Василисушка, спасибо. От души напелися, – благодарила её высокая костистая