Утром в двух неделях пути от границы девушка из байернской лагерной обслуги, явно не старше тринадцати лет, заливала костер, когда мимо проходили двое высоких, плечистых тирианцев. Котел дрогнул у нее в руках, плеснув водой им на башмаки.
– Пытаешься привлечь мое внимание, а? – спросил огненно-рыжий тирианец.
Он огляделся, словно проверяя, нет ли поблизости его командира, а затем схватил девочку за запястье и дернул к себе, чтобы шепнуть ей что-то на ушко.
– Пустите! – вскрикнула та и принялась вырываться, молотя его по груди кулачком.
– Лучше бы радовалась, – заметил со смехом тот воин, что повыше. – Ты так уродлива, что не заслуживаешь внимания.
Финн первым рванулся вперед. Он оттолкнул тирианца, позволив девочке высвободиться из его хватки, и встал между ними. Его ладонь лежала на рукояти меча, но он пока еще не обнажил оружие.
Через мгновение рядом с ним оказалась Энна.
– Извинись перед ней, – потребовала она от тирианца, – или я позабочусь о том, чтобы ты не позорил свою матушку дурными манерами.
Тирианец рассмеялся.
– Я сказала, извинись, ты, грязный, вонючий неудачник!
– Как она тебя обозвала, эта байернка? – переспросил тирианец повыше.
– Ты прекрасно все расслышал, – медленно проговорила Энна, обжигая его яростным взглядом.
– Ни одна байернская баба не смеет оскорблять меня, – проскрежетал рыжий тирианец, словно ржавым ножом по оселку, и вытащил из-за голенища кинжал.
До сих пор Рейзо не трогался с места, оставляя стычку более умелым спорщикам, но теперь у тирианца был кинжал, и Энна могла выжечь его из руки хозяина и раскрыть себя как мастера огня, а то и учинить что похуже.
Рейзо бросился вперед.
– Вдохните-ка поглубже, вы все, – потребовал он, втиснувшись между Энной и тирианцем. – Давайте просто…
В боку кольнуло, как будто кто-то ущипнул его. Рейзо опустил глаза и увидел рукоятку кинжала, торчащую из его тела.
Звуки, образы и ощущения начали смешиваться, выворачиваться наизнанку: Энна, твердящая «Рейзо, Рейзо»; убегающий прочь тирианец повыше; скорый на расправу громила, уставившийся на собственную ладонь; боль в боку, пронизывающая Рейзо насквозь; илистый, словно речное дно, воздух у него в легких. Он увидел кровь, собственную кровь, и перед тем, как потерять сознание, успел подумать: «Хорошо, что здесь нет моих братьев, – вот бы они посмеялись».
Еще несколько дней все казалось смутным, хотя, возможно, это было как-то связано с травянистой кашицей, которую лагерный повар и врач упорно запихивали ему в рот. Горечь накрепко застряла в глотке, и все, что Рейзо ел, на вкус напоминало пепел.
– Шрам останется? – спросил он повара, когда достаточно оправился и смог сесть в повозке.
– Наверняка, – ответил тот.
– Еще