Хочу быть честным. Владимир Войнович

Дима, – ласково щебечет Сидоркин. – Это твоя маленькая Пусенька. Я уже сказала папе о нашем решении, папа хочет с тобой поговорить. Передаю папе трубку.

      Я беру трубку, злорадствую:

      – Hv что, попался?

      В трубке слышно тяжелое сопение – Богдашкин думает.

      – Кто это? – наконец спрашивает он.

      – Это папа твоей маленькой Пусеньки, – продолжаю я начатую Сидоркиным игру.

      – Чего надо-то? – Богдашкин меня уже узнал, голос у него недовольный.

      – Ничего особенного. Бочку олифы.

      – Олифы? – Богдашкин воспринимает это как личное оскорбление. – Вы ее с хлебом, что ли, едите? Я тебе на прошлой неделе отправил две бочки. Больше нет.

      – Может, все-таки найдешь? – прошу я без всякой надежды.

      – Как же, найдешь, – сердится Богдашкин. – Одному одно найди, другому другое. И все к Богдашкину. Этому нужен Богдашкин и этому Богдашкин, а Богдашкин всего один во всем управлении.

      В конце концов я выхожу из себя и говорю ему несколько слов на родном языке. Богдашкин не обижается, ему все говорят примерно то же самое.

      – Будет ругаться-то, – ворчит он довольно миролюбиво. – Высшее образование имеешь, а такие слова говоришь. Алебастру немного могу дать, если хочешь.

      Можно послать его еще куда-нибудь, но за это денег не платят. А алебастр – это все-таки нечто вещественное. Для обмена на что-нибудь он тоже годится.

      – Черт с тобой, – соглашаюсь я, – давай алебастр, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

      Пока я говорил с Богдашкиным, Сидоркин сидел и терпеливо ждал. Теперь поднялся.

      – Значит, я беру три мешка?

      – Совсем обнаглел, – говорю я. – Сначала один просил, потом два, теперь тебе и двух мало.

      – Мало, – сказал Сидоркин. – Один по дружбе, один, чтоб ты меня больше не видел, один за Богдашкина. Законно?

      – Ладно, – сказал я, – бери четыре мешка и проваливай.

      – Бусделано, – сказал Сидоркин, подражая Аркадию Райкину. – Сейчас я подошлю машину.

      Я тоже собрался выходить вместе с Сидоркиным, но в это время появился Ермошин, который приехал на самосвале. Он долго стоял на подножке, потом нерешительно поставил ногу на лежащую в грязи узкую доску и пошел по ней, словно канатоходец. Я и Сидоркин с интересом следили за ним, надеясь, что он поскользнется. Но он благополучно одолел одну доску, перешел на другую и явился перед нами чистенький, словно его перенесли по воздуху. Усы, бакенбарды и шляпа придают его лицу умное выражение.

      – Слыхал новость? – обратился Ермошин к Сидоркину. – Его назначают главным инженером, – он кивнул в мою сторону.

      Это было неожиданностью не только для Сидоркина, но и для меня самого. Правда, слухи о моем назначении давно ходили по тресту, но слухи оставались слухами, никакого подтверждения им не было, если не считать двух-трех намеков, слышанных мной от Силаева.