Был еще писатель, автор пресных рассказов о жизни мелких людей, страдающих от маленьких несчастий. Макаров называл эти рассказы «корреспонденциями Николаю Чудотворцу». Сам писатель тоже небольшого роста, плотненький, с дурной кожей на лице, с черноватой, негустой бородкой и недобрыми глазами. Чтоб смягчить их жесткий взгляд, он неопределенно и насильственно улыбался, эта улыбка, сморщивая темненькое лицо, старила его. Трезвый, он говорил мало, осторожно, с большим вниманием рассматривал синеватые ногти свои и сухо покашливал в рукав пиджака, а выпив, произносил, почти всегда невпопад, многозначительные фразы:
– «Я – раб, я – царь, я – червь, я – бог!» Субстанция-то одна, что у червя, что у Гете.
Сочинял поговорки и тоже всовывал их в беседу неожиданно и неуместно:
– Гоголи-то Гоголи, да ведь их много ли?
Звали его Никодим Иванович, и однажды Клим слышал, что он сказал Диомидову, загадочно усмехаясь:
– Подождем, погодим, что нам скажет Никодим.
Сказав что-нибудь в народном и бытовом тоне, он кашлял в рукав особенно длительно и раздумчиво. А минут через пять говорил иначе и как бы мысленно прощупывая прочность слов.
– Внутри себя – все не такое, как мы видим, это еще греки знали. Народ оказался не таким, как его видело поколение семидесятых годов.
Он вообще вел себя загадочно и рассеянно, позволяя Самгину думать, что эта рассеянность – искусственна. Нередко он обрывал речь свою среди фразы и, вынув из бокового кармана темненького пиджачка маленькую книжку в коже, прятал ее под стол, на колено свое и там что-то записывал тонким карандашом.
Этим создавалось впечатление, что Никодим Иванович всегда живет в состоянии неугомонного творчества, и это вызывало у Диомидова неприязненное отношение к писателю.
– Опять записывает, видите? – несколько пугливо и тихо говорил он Лидии.
Ел Никодим Иванович много, некрасиво и, должно быть, зная это, старался есть незаметно, глотал пищу быстро, не разжевывая ее. А желудок у него был плохой, писатель страдал икотой; наглотавшись, он сконфуженно мигал и прикрывал рот ладонью, затем, сунув нос в рукав, покашливая, отходил к окну, становился спиною ко всем и тайно потирал живот.
В одну из таких минут веселый студент Маракуев, перемигнувшись с Варварой, подошел к нему и спросил:
– Что это вы рассматриваете, Никодим Иванович?
Писатель, поеживаясь, сказал:
– А вот видите: горит звезда, бесполезная мне и вам; вспыхнула она за десятки тысяч лет до нас и еще десятки тысяч лет будет бесплодно гореть, тогда как мы все не проживем и полустолетия…
Диомидов,