– Это они!
У одной тени большая белая перевязанная голова.
– Раненый! Да это Вольпат!
Мы бежим к товарищам. Наши сапоги, хлюпая, увязают в грязи; в подсумках от тряски позвякивают патроны. Тени останавливаются и ждут нас.
– Наконец-то! – кричит Вольпат.
– Ты ранен, друг?
– Что? – спрашивает он.
Сквозь плотную повязку он ничего не слышит. Приходится кричать. Мы подходим, кричим. Тогда он отвечает.
– Это ничего!.. Мы возвращаемся из той дыры, куда 5-й батальон посадил нас в четверг.
– Вы с тех пор и оставались там? – орет Фарфадэ.
Его визгливый, почти женский голос хорошо доходит даже до перевязанных ушей Вольпата.
– Ну да, – отвечает Фуйяд, – Черт бы их побрал! Ты думаешь, мы улетели на крылышках или – еще чище – ушли на своих на двоих без приказания?
Оба садятся на землю. Лицо Вольпата выделяется желтовато-черным пятном; голова, обмотанная холщовыми тряпками, завязанными на макушке в большой узел, кажется кучей грязного белья.
– Бедняги! Про вас забыли!
– Да! – восклицает Фуйяд. – Забыли. Четыре дня и четыре ночи в яме, под градом пуль! И, кроме того, воняло дерьмом.
– Еще бы! – говорит Вольпат. – Это тебе не обычный пост: пошел в смену и вернулся. Этот пост – попросту воронка, похожая на всякую другую воронку от снаряда. В четверг нам сказали: «Стойте здесь и стреляйте безостановочно!» Вот что нам сказали. На следующий день к нам сунул нос парень-связист из пятого батальона. «Что вы здесь делаете?» – спрашивает. «Да вот стреляем; нам приказано стрелять, мы и стреляем. Раз приказано, значит, так и нужно; мы ждем, чтобы нам приказали делать что-нибудь другое». Парень смылся; у него был не очень-то храбрый вид, он никак не мог привыкнуть к пальбе. Он говорил: «Это двести двадцать!»
– У нас на двоих, – говорит Фуйяд, – был один ржаной хлеб, ведро вина (его нам дали в восемнадцатой роте) и целый ящик патронов. Мы палили и попивали винцо. Из осторожности мы приберегли несколько патронов и краюху хлеба; но вина не оставили ни капли.
– И плохо сделали, – говорит Вольпат, – пить хочется. Ребята, есть у вас чем промочить глотку?
– У меня осталось с четвертинку, – отвечает Фарфадэ.
– Дай ему! – говорит Фуйяд, указывая на Вольпата. – Ведь он потерял много крови. А мне только пить хочется.
Вольпата трясет, и среди тряпок, намотанных на голову, его раскосые глаза лихорадочно блестят.
– Э-эх, хорошо! – выпив, говорит он.
– А ведь мы словили двух бошей, – прибавляет он, выливая (как этого требует вежливость) последние капли вина из фляги Фарфадэ. – Они ползли по равнине и сослепу попали в нашу дыру, как кроты в ловушку. Дурачье! Мы их сцапали. Ну, вот. Мы стреляли тридцать шесть часов