Также равнодушно ходили они и мимо храма. Ни многолюдные церковные праздники, ни дивное пение, ни блеск куполов с крестами не вызывали их любопытства, как нечто привычное, но не имеющее для них никакого значения. Матвей то по делам, то на очередное свидание всегда пробегал церковь без оглядки. Богдан, хоть и восхищался красотой архитектуры пятиглавого храма и совершенством его взмывающей вверх колокольни, но любовался всем этим лишь глазами. Душа же его оставалась спокойной.
И вот, став невольным свидетелем материнского молитвенного порыва, Богдан вдруг посмотрел на храм другим взглядом. Если даже мать, таясь ото всех, взывает к высшим силам, значит, во всем этом что-то есть? Парень смотрел на белокаменные стены, на украшенный кокошниками шатер колокольни, и пытался осознать, что скрывается за всем этим, кроме кирпича и штукатурки. Батюшка Александр, выходя из церкви, заметил любопытствующего молодого человека и окликнул его:
– Мир тебе! Что ищешь, чадо? Зайди в храм Божий – обязательно найдешь.
Богдан смутился и отступил на несколько шагов назад.
– Нет… я, это, я потом… сейчас не могу.
Ускоряя шаг, он пошел все дальше и дальше от церкви, не задумываясь, куда идет. Он шел быстро и не оглядывался, хотя в действительности ему очень хотелось бы зайти в храм. Но он не знал, как это сделать. Как вести себя? Что говорить? Как подойти к образам? Да и зачем? Богдану было неловко показать свое невежество, поэтому он предпочел сбежать, но не обнаружить его.
Дома он вспомнил о семейных иконах и полез в красный угол, чтобы рассмотреть их. Он стирал с них ладонью пыль, вглядывался в их ничего не говорившие ему лики и пытался постичь смысл их предназначения. За этим занятием его и застала мать.
– Богданя, ты чего? – Евдокия удивленно смотрела на сына, который залез на табуретку и, так и стоя на ней, держал в руках изображения Казанской Божией Матери и Спасителя.
– Я? Да так, ничего. Просто посмотреть решил, – Богдан почувствовал себя так, словно его застали на месте преступления.
Он в спешке поставил иконы на место, задел другие образа, и они с грохотом попадали на полку. Парень, торопясь еще больше под изумленным взглядом матери, кое-как снова поставил их, совершенно не соблюдая порядок расстановки, быстро задернул занавеску и слез с табуретки.
– Я – ничего, – по инерции оправдывался он, хотя мать и не думала выражать недовольство, – я – просто посмотреть.
Покрасневший до ушей, он бегом пробежал мимо матери, выскочил во двор и – дальше, за калитку. Сейчас он не был готов пускать постороннего в свои искания и размышления, пусть это была даже его собственная мать. К стыду от неумения вести себя в храме добавился стыд от того, что его любопытство было застигнуто врасплох. Он и сам не мог объяснить, что же такого предосудительного