– Нечем мне тебя обрадовать, девочка. Слишком большая опухоль была, поздно обратились. Рак у твоей мамы, третья стадия. Будем бороться, конечно. Химия ей предстоит, облучение. Только нужен положительный настрой пациента, иначе ничего не поможет, – мягко говорил пожилой доктор и снова сочувственно повторил: – Слишком уж крупная опухоль была…
Нина сидела, оглушённая горькой вестью, чувствуя себя как под колпаком, куда едва проникают звуки.
Она не помнила, как вышла из кабинета врача, как спустилась по лестнице. Только, выйдя на улицу, старалась идти прямо, помня, что окна маминой палаты выходят во двор, и она совершенно случайно может выглянуть в окно. Нине некуда было идти со своим горем. Старенькая бабушка и без того держалась из последних сил, брат был далеко, да и вряд ли смог бы утешить Нину.
Девушка опустилась на лавочку в парке и плакала до тех пор, пока не закончились слёзы. Кто-то из прохожих подходил, что-то спрашивал, но Нина не реагировала, просто плакала, не вытирая слёз, выплёскивая боль, страх, отчаяние и горечь. Но всё когда-нибудь заканчивается. Так и Нинины слёзы иссякли. Нужно было быть сильной, возвращаться к маме в палату и начинать новый этап – борьбу за её жизнь. И никто, кроме Нины, не мог этого сделать.
Нина вернулась в больницу, выдохнув перед дверью, зашла в палату. Алёна уже знала свой диагноз, теперь врачи не скрывали правду от пациентов, оставляя за ними право знать, что их ждёт. На удивление, мать не плакала, не было истерики и заламывания рук. Выдавали глаза, тусклые и мечущиеся, в них плескалось отчаяние и страх. Нина молча обняла маму, прижала её похудевшее тело к себе и прошептала:
– Мы справимся, мамочка. Мы обязательно справимся.
Она поймала себя на мысли, что не обращалась так к матери уже очень давно, наверное, с детства, когда ещё верила в то, что Алёна её любит. Но сейчас это было неважно. Нужно было настраиваться на долгое, трудное лечение, нужны были силы и огромное терпение.
На первом этапе Алёне предстояло облучение, после которого женщину выписали отдохнуть и прийти в себя. Облучение Алёна перенесла спокойно, даже с юмором рассказывала, как её запускали в «бункер» и оставляли там поджариваться. С подругами по несчастью, женщинами в послеоперационной палате, Алёна сдружилась: общая беда объединяет.
– Не так страшно, когда понимаешь, что ты не одна, что есть люди, которые чувствуют то же, что и ты, – говорила она матери. – Я хотя бы не одинокая, а есть бабы, у которых совсем никого нет: ни родителей, ни детей. У нас лежит Маринка, вот ей даже бульон некому сварить. Есть подружки, они поначалу ходили, проведывали, но чужая боль надоедает, да и свои дела всегда есть. Вот и лежит она, уткнувшись в стенку. Мы её подкармливаем из своих запасов. Жалко же её, бедолагу.
– А ты изменилась, Алёнушка, – удивилась баба Катя. – Тебе никогда ни до кого не было дела. А тут переживаешь за постороннего человека.
– Да