– Ой, Борис Гордеич, вором он оказался, в Марьину рощу сманил меня ! Не найти его никому боле, их воров там тьма! С той поры никому боле не нужна я порченная…у-у-у!
Целый всплеск эмоций к этой обездоленной женщине вырывается из глубин души Охотина, он обнимает её всё крепче и она уже рыдает на плече его. Объятия переходят в уколы её губ и щек щетиной, поцелуи, а затем и в обоюдные жадные ласки, затянувшиеся до полуночи. Лишь в её кровати Охотин немного опомнился и заявил:
– Я тебя не брошу так просто, Дуняша. Слово Охотина.
Лицо её на мгновенье озаряется светом и тут же преображается в новую волну рыданий.
– Ну уж, это лишнее! Брось сейчас же, или мне придётся очень горько пожалеть о произошедшем на кухне.
– Борис Гордеич, да зачем же я Вам такая, я же никому не нужна, даже простому человеку.
– Ты красива, не глупа и нужна очень даже многим. Не говори глупости! Все предрассудки!
– Нет, Борис Гордеич, как бы я Вас не полюбила сильно, Вы мне не ровня и не выйдет добра. Никакая вещба130 не поможет.
– Не то всё говоришь. Будущее народа светло и прекрасно, надо только изменить систему правления и всё станет на свои места. И тебе будет место в жизни и светлая дорога. Учиться пойдёшь, ровней любому станешь.
– Ой, нет, ой нет.
– Не разочаровывай меня, слышишь! Не выставляй себя тёмной дурой в моих глазах!
– Такова есть, Борис Гордеич, что поделать…
– Не смей так говорить! Скажи всё слово в слово: «Я, Евдокия Селивановна, буду упорно учиться, чтобы стать не менее образованной, чем Борис Охотин. Я давно мечтаю об учёбе и более достойной жизни! Мне глубоко безразличен тот гнусный вор, всё это в прошлом! Я верю в обещания Бориса!»
Под давлением она повторила слово в слово и даже неуверенно улыбнулась сквозь слёзы. Взгляд её серых ласково-печальных глаз преобразился мечтою. Боря посмотрел близко и пристально в эти глаза и с новым, неожиданным для самого себя рвением, ринулся на её пышногрудое тело, сорвав с него остатки одежды. Казалось, что и она в те минуты забыла обо всём. Когда, на утро, Боря нашёл себя лежащим в её кровати, в нём начали просыпаться, по началу, угрызения совести: «Вот, едва с женой расстался, не получив развода, уже во грех полез… Негоже так, господин Охотин Первый… А с другой стороны, я же человека утешил, глубоко несчастного одинокого человека! – глядя на сладко посапывавшую у него под мышкой Авдотью, – Но изводила же Настасья меня, душу каждый вечер тянула. А сама корчила всё из себя Пенелопу обиженную, да только очень уж злобливая выходила её Пенелопа. Та не такой была вовсе, а смиренной. Туда же ещё – Пенелопа131. Кукла бездушная, фря! То она гордилась тем, что годами отвергала домогательства многочисленных женихов, а я, мол, невнимателен к ней и ей обидно. То она начала донимать, что меня не интересует её духовный мир. И так – бесконечно: не одно, так другое. А я, в любом случае, «нечуткий сухарь». Теперь ещё и вертопрах… А Дуня знает почём фунт лиха и так себя вести никогда не будет… Но что это она? Ты смотри какая! Успела завесить