И он откровеннее, он более открытый, чем я когда-либо его видела, – Чего она по-настоящему хотела, так это того, чтобы ты вышел из дела. И ты можешь это себе позволить.
Он смотрит на меня будто впервые видит, твердости собственного голоса я поражаюсь сама, тут же сворачиваюсь в шарик, защищаюсь и молчу, он ничего не отвечает, совсем ничего.
Я молчу тоже.
Я думаю о Камилле, что сворачивалась у меня на коленях, добрая, нежная душа. Я говорю ей: хочешь впущу тебя на совсем, ты будешь жить вместо меня. Если пожелаешь.
Камилла не желает.
«Ты должна жить. Слышишь? Ты должна жить.»
Но это, это все не жизнь. Хочу сказать ей. Это не жизнь.
Я никогда не говорила Андреасу об этом. Почему-то мне было страшно. Мне было чертовски страшно.
Он бы разозлился? А если бы разозлился, то почему? Потому что я позволила себе так думать? Или потому что она не осталась?
Я думаю о Маргрет, о моей милой мертвой подружке, которая была ко мне намного добрее, чем любая из живых душ, она была ко мне намного ближе. Я не успеваю даже навестить ее могилу, Андреас торопится.
Я закрываю глаза, во мне не было страха, во мне не было страха, мне не было так одиноко, со мной больше нет ни Камиллы, ни Маргрет.
Они все мертвы, Фиона. (Имя. Это похоже. Это похоже. Но все еще не то.)
А ты теперь в безопасности.
В безопасности от чего?
Я так и не понимаю. Я ничего не понимаю.
***
Это закончится в слезах. Это непременно закончится в слезах.
Андреас говорит мне: ты заставляешь меня чувствовать, ты заставляешь меня чувствовать.
И по его лицу я вижу: мне это не нравится, я хочу, чтобы это прекратилось. Немедленно.
Но я. Я хочу чувствовать. Я хочу чувствовать, позволь мне!
Прости меня, прости меня, прости меня, прости.
***
Это утро ничем, ничем не отличалось от сотни других утренних часов, точно такое же, точно такое же, серое, спокойное, уравновешенное. Все по часам.
Я провожаю Андреаса на работу, целую его в щеку, я твоя странная птичка, люби меня, люби меня, пожалуйста, люби меня.
Я устраиваюсь в гостиной, сворачиваюсь под пледом. (плед нам дарит соседка.)
И что-то не в порядке, что-то тревожит меня, что-то… Это не гул, который приносят сущности. Это живое, трепещущее, и я тянусь к нему всем существом, просто потому что оно дышит, просто потому что оно.. Мое.
И у меня так давно не было ничего своего, господи.
Я не знаю, что это, я понятия не имею, мне на секунду кажется, что я – то самое больное животное, что понимает – пришла пора умирать. Пришла пора умирать, уходить мне надо скорее. Мне на секунду кажется, что вот теперь действительно все. Я освобожу Андреаса от своего больного, вымученного присутствия. От этой обузы. И я освобожусь сама.
Я бегу, как сумасшедшая, я не думала, что во мне еще есть силы бежать, я не думала, что смогу, но я бегу, продираюсь через ветки, прочь от города, я так давно не выходила из дома, и я думала, что сущности, о, сущности сожрут