Я смеялся над историей о деве и единороге. Вопреки широко распространенному заблуждению, говорилось в записи, пение девственницы не усмиряет ифрикийского единорога, а, напротив, приводит в ярость. Животные эти весьма опасны и резвы, но, к счастью, подслеповаты, и можно спастись от смерти, просто отступив в сторону с пути разъяренного единорога. Однако они и упрямы – нападают снова и снова, даже если дева перестала петь. Видом своим единороги больше напоминают слона, чем лошадь. У них толстая серая шкура, и ноги, похожие на колонны, с тремя широкими копытами. Ушки маленькие. Рог растет из носовой кости. Бывает, что рога два, и только в этом случае второй, малый рог, растет из лобовой части черепа. Единороги исключительно травоядные, питаются листьями и молодыми побегами кустарников. Дева имеет возможность описать это во всех подробностях, поскольку единорог загнал ее на дерево, где она вынуждена была провести около шести часов. По прошествии этого времени гнев единорога угас, и он удалился.
Я видел ифрикийских единорогов, и легко мог представить, как Лепесток Ветра с самым серьезным видом поет любимую свою песенку под самым носом, а, вернее, устрашающе острым рогом этой огромной твари, а после улепетывает, подхватив полы темно-синего халата. Как мелькают ноги в мягких кожаных сапожках, как рассыпается множеством змеек-косиц узел на затылке. Я представлял себе это – и смеялся.
Мне было жаль, что сам я могу поведать дивной мадонне Лепесток мало забавного, да и просто полезного. Но она расспрашивала, настойчиво и неотступно, о том, где я родился, и как я рос, и что я помню, и каждая мелочь, казалось, была для нее ценнее небесно-голубой иранской бирюзы, и я рассказал ей даже то, о чем предпочел бы не вспоминать никогда.
– Я родился на острове, омываемом тремя морями, и провел там тринадцать лет. Говорят, мой отец был царем, и так ненавидел женщин, что женился на скале. Говорят, моя мать была царицей, такой похотливой, что совокуплялась с быком. Я не знаю, что из этого правда, да и знать не хочу.
Помню же я лишь тьму. Запах сырой земли и камня. Не было ни часов, ни дней, не было времени – только тьма, и я все плутал бесконечными коридорами смерти, все искал ворота ада. Ворота из ада. Я не знал ничего, кроме тьмы, но твердо знал – мне там не место.
Изредка во тьме появлялись люди. Они кричали. Некоторые, крича, набрасывались на меня, некоторые убегали с криком. Первых я убивал, вторых не преследовал. Но они всегда возвращались, и, крича, набрасывались на меня. Из ада не было другого выхода, кроме смерти. Так они думали, и так думал я – но продолжал искать.
– Не думаю, что дело в жестокости, – сказала Лепесток, как всегда спокойно, с легкой улыбкой. Но она отложила перо, и сжала мою руку своею, покрытой чернильными пятнами рукой, – Думаю, дело в страхе. Страх – темница души, страх убивает сострадание, заглушает голос совести. Твои родители – или те люди, что заточили тебя – они просто… боялись.
Я равнодушно пожал плечами:
– Гроссмейстер продержался в схватке со мной около