– Одну особенную женщину.
– Замужнюю?
– Она недавно вышла замуж.
– Тогда, сам знаешь, ты должен прекратить вожделеть ее.
– Легко сказать.
Над нижним краем решетки виднелась только его макушка, что означало одно из двух – либо и то и другое разом. Он был мал ростом или же не встал на колени, но сел на пятки.
– Что ты сделал, чтобы ослабить это?
– Ослабить что?
– Вожделение.
– Все, что обычно делают. Когда беру в руку естество свое, представляю ее старой, мертвой и как черви роятся в ней и плоть сползает с ее лица.
– Помогает?
– Теперь я уже и червей ейных вожделею.
– Лучше бы ты не брал себя в руку. – Иначе руки твои отсохнут и отвалятся, это я опустил.
– Ничего не могу с собой поделать, отче. Меня так и тянет лечь бедрами на ее бедра и погладить ладонью ее чудесный задок, хочу ее сил нет, и я ведь не нарочно, все как-то само собой получается…
– Говорю же, думай о другом.
– А теперь она вышла замуж за какого-то хромого старого пердуна из дальних мест.
Обычно я знал, кто находится по ту сторону перегородки, но чем многословнее был этот малый, тем более я терялся в догадках. Предполагал лишь, что он работает где-то на окраинных скотных дворах, сгребает навоз лопатой, чистит сточные канавы, но таких было много и они не часто исповедовались, и я не мог его опознать, не видя его лица.
– Эта женщина, – спросил я, – кто она?
Он долго не отвечал и – если это не было игрой моего воображения – ерзал, подбирая слова.
– Она не здешняя, – выдавил он.
– Где же тебе довелось познакомиться с кем-то нездешним?
Он замялся, рыгнул, и меня обдало пивным перегаром.
– Откуда она, если не отсюда?
– Из… – он помолчал, не дыша, – Борна.
– Борн? Это же в пятнадцати милях от нас, ты пешком туда ходишь?
– Нет, нет.
– Тогда что же, она склонна к долгим прогулкам, та женщина?
– Да, – ответил он, – да.
– За это ты ее полюбил?
– Я же сказал, я люблю ее волосы, и ее бедра, и то местечко, вот здесь, которое для этого самого создано.
Я не мог разглядеть, во что он тычет пальцем, но ему было не до уточнений; стоило парню вообразить “то местечко” – либо какое иное, – и он позабыл обо всем на свете, окунувшись в мечтанья, судя по тому, как часто, ритмично он задышал.
– Любовь и похоть не одно и то же, – сказал я.
– Разве? А по мне, так одно.
– И все же это две разные вещи.
– Тогда меня одолевают обе.
Опять эта ноющая боль в пояснице, в исповедальне ни на ноги не встать, ни прислониться не к чему. Я помял кулаком спину.
– Сколько ей лет?
– Не знаю, – ответил он и торопливо добавил: – Она не девочка. Настоящая женщина.
– Ты прикасался к ней?
– Щупал ли я ее? Нет, отче. –