– Мне тоже тепло, ты как печка, – он вжался своим маленьким, мягким писюном ей в пупок.
– Чувствуешь?
– Дааа. Пахнет горелым.
Стасик вжался еще сильнее.
– А сейчас?
– Что-то горит.
– Это я горю. Любишь меня?
– Люблю, только ты очень сильно на меня давишь, – его ребра впились ей в грудь, ключицы давили на шею.
– Я мерзну, обними меня, – Стасика трясло.
Ася стала натягивать на него пальто и шубы. Они зарылись в тряпки, как в кокон, и уснули.
Когда спустя пятнадцать минуть вернулся отец, из окна чердака валил дым.
– Твою ж мать! – выдохнул он.
Чайник выкипел, одежда на нем сгорела дотла, столешницу из пластика лизали языки синего пламени. Малюсенькая чердачная комната наполнилась едким дымом. Отец вбежал, кашляя и задыхаясь, начал забрасывать пламя шубами и пальто с топчана. Схватил голых, сонных, надышавшихся дымом детей в охапку, как пучок толстых веток для костра, и, спотыкаясь, спустил их по старой лестнице с чердака. Убедился, что дышат, и вновь кинулся обратно тушить остатки огня.
– Какого черта вы там делали? – орал отец. Подоспевший гуманоид Владик поддакивал каждому его слову.
– Мы делали детей, – призналась Ася.
– Из чегооо?? – голос отца срывался.
– Из себя.
– Вашу мааать!
– Стасик очень горячий, – пролепетала Ася, – по-моему, у него температура. Не меньше 39-ти, – она знала в этом толк, часто простывала, и мама каждый раз качала головой, озвучивая показания градусника, – ну я пойду, меня бабушка ждет.
Несколько следующих лет Ася активно ездила по пионерским лагерям, и со Стасиком не встречалась. Столкнулись лбами только, когда ей исполнилось 14. Стасик оканчивал школу, волосы из белизны ушли в пепел, глаза стали суровее, кожа на лице огрубела и покрылась редкими прыщиками. Они коротко поздоровались, запылали от стыда щеками, и каждый скрылся в своем доме. И уже в студенчестве, когда дачу вынужденно продавали, Ася на несколько часов приехала попрощаться с детством и встретила Стаськиного отца. Он был на новом фольцвагене (Порше по меркам Н-ска), стоял один у калитки, опершись бедром на багажник, курил мальборо. Ася увидела его как будто впервые. Крепкий, невысокий, светловолосый, полысевший посередине, синеглазый, как Стасик. Жутко обаятельный. В потертых джинсах и майке-поло с гольфистом на эмблеме.
– Драсьте, Николай Василич!
– Привет, банда! Ух, красавицей выросла!
Они вдруг тепло обнялись, он расцеловал ее в обе щеки. Ася подумала, что, вероятно, он всегда был мировым мужиком: ни разу не пожаловался на нее родителям, ни разу не отнял ни сливы, ни горох, ни крыжовник, которые она зачем-то воровала у Стасика на даче и была поймана с поличным, не выставил счет за сгоревшую автоплощадку и комнату. Никогда не рассказывал об их проделках своей жене – маме Стасика – высокой отрешенной блондинке, которая редко приезжала на дачу и своими длинными фуксиевыми ногтями не вписывалась в гармонию местных