Первая и вторая страницы говорили: «Сколько можно повторять, чтобы Киря наконец бросил эту грёбаную работу…»
«Я устала ждать его по семнадцать часов».
«Он не заметил, что я подстригла чёлку».
«Охранник в “Перекрёстке” – лови волну перспектив и богатства…»
В нём каждая строчка начиналась с фраз: «Кирилл не видит своей красоты…»
«Кирилл опять вышел на работу и вернулся под утро, а завтра две смены подряд будет вкалывать за тысячу четыреста и спать в охранной будке как бесхозная псина…»
Письменные вопли Лизы хлестали меня по щекам, как ватную куклу. Я чувствовал, что виноват. Я внушал себе, что недостоин такой девушки. Рано или поздно, она должна была от меня уйти.
Четыре месяца назад мы расстались. Но скоро, кажется, сойдёмся. На этот раз уже навсегда.
Я сажусь на лавочку и достаю телефон, включаю камеру, вытягиваю руку над головой. С ракурса сверху вниз делаю несколько кадров, меняя положение ног. Сперва они вытянуты вперёд, затем смотрят носами наверх, ступни напряжены. Потом подошва прижата к подошве. Последний ракурс – поза нога на ногу.
Я просматриваю последние кадры и задумываюсь о превосходном сочетании покрытого льдом асфальта и чёрных ботинок с торчащими носками. Чёрная обувь, белый носок, бледная кожа, подвёрнутые штанины. Неподражаемая классика, минимализм. Духовная гармония. Это то, что не объяснишь первому встречному.
«Дневник Лизы» стал моим постоянным чтивом. В течение месяца я приходил с работы и наливал огромную кружку горячего чая с бергамотом. Я садился возле монитора и штудировал всё, что напечатала её нежная рука. Почти через каждую страницу повторялось:
«Кирилл родился не для того, чтобы стоять в отделе алкогольной продукции и ждать, пока какой-нибудь Иван Иваныч спиздит бутылку дешёвого коньяка, спрятав в карман дырявой, пропахшей нафталином фуфайки».
Чередующиеся огорчения. Уместные сравнения. Нервные срывы. Всё это словно кардиограммой выбито на страницах и сохранено на рабочем столе. Она будто жила на сменах вместе со мной и как призрак маячила по складским коридорам.
Я представлял эти красные, заплаканные глаза и маленький накрашенный ротик, из которого вылетают крики:
«Кирилл совершенно перестал ублажать меня. От него давно не веет сексуальностью. Он так оскудел, что я забыла что значить ревновать его».
Я знал, что у меня имеется подходящий рост, длинные изящные ноги, правильная осанка, гибкие тонкие руки. Но я с детства игрался в солдатики, машинки и сабли. Я впервые попробовал курить, когда мне было шесть, а напился в тринадцать. Меня называли безалаберным, дерзким, беспризорным бродягой.
«Начать – самое сложное».
«Дневник Лизы» твердил одно. Люди, знающие меня с детства – другое.
Неужели третьего не дано?
«Если бы он только знал, сколько фотографов выстроилось бы в очередь ради одной его фотографии