– Да… – Шурочка отрешенно смотрит в окно, на Проспект. – Я вышла из дому, а на улице – танк. А мне надо идти мимо. Так страшно. А на танке сидит солдатик и лузгает семечки, и автомат у него на боку.
Вова-Ладо хватается за голову:
– Нет, я прямо сейчас отвезу тебя к матери. И что было дальше?
– Ничего. Прошла мимо. И еще посмотрела на него. Думала, может, ему стыдно станет. – Мы с Вовой-Ладо закатываем глаза: ну, что с нее возьмешь, одно слово – беременная. – И самолеты опять летели. Прямо над крышами. Тяжеленные, толстые, величиной с дом. Военные. Непонятно, как их воздух держит. Один за другим шли на посадку. Ой! – Шурочка радостно улыбается. – А еще я там Ираклия видела. Он как раз эти самолеты фотографировал, и танки…
Вова-Ладо под столом толкает Шурочку ногой, и она замолкает, испуганно глядя на меня. И тут приходит кто-то из редакции и говорит:
– Вы знаете, наша Тина погибла.
И я думаю, всё, конец, не могу больше, сил моих больше нет. Встаю и выхожу на Проспект.
…Вечером теперь комендантский час. И пусть. Зачем ходить по городу, в котором на каждом углу танки, а в моргах идет опознание жертв.
Город пустеет, одевается в черное и потом еще целую неделю хоронит своих мертвых.
– Сейчас, сейчас все немного успокоится, и подаю на развод. Больше так нельзя, – говорит Ираклий, и пепел с его сигареты падает на подушку…
Прошел целый год, и опять весна, и седьмой час утра, и голова кружится после бессонной ночи. На правом запястье Ираклия светлый рубец шрама. Да мы бы и так никогда не забыли. В комнате пахнет акацией, она цветет в соседнем дворе, и в ее кроне поют птицы. А ночью там разорялся соловей.
Чем выше поднимается солнце, тем громче поют птицы. Такие перегонки звука и света. Даже не верится, что зима кончилась. Зима, когда батареи всегда холодные, свет гас то и дело, а с продуктами – перебои.
– Не успокоится, с чего бы это. Только хуже будет. Короче, не время… Вспомнят, что я, в конце концов, приезжая, оттуда…
Ираклий поворачивает голову и смотрит на меня, и пепел от его сигареты снова падает на подушку между нами.
– Разве когда-нибудь, разве кто-нибудь…
Ну, вот. Не хватало еще поссориться.
– Никогда и никто, что ты… Но пусть пока будет все как есть. У тебя каждую неделю командировки. Ты уже пропах этим самолетом. Знаешь, там, в салонах, такой особенный запах. Входишь, и тебя словно отсекает от остального мира, и ты уже часть чего-то другого…
– Да-да, замечал, знаю… Дорогая, на всякий случай, мало ли, телефоны опять не будут работать, или еще что, я приду, а тебя нет дома… Кто-то в городе всегда должен быть в курсе, где ты.
– Ну, конечно, Дочь. Это самое надежное.
Возле ступенек веранды раздается тихий стук и позвякивание.
– Слышишь, – говорит Ираклий, – это твоя Маро.
Моя Маро. И я думаю, что по-настоящему все кончится только тогда, когда смуглая Маро перестанет спускаться в город со своими тяжелыми, оттягивающими плечо сумками на перевязи…
Проходит