Чистый, свободный, прогоняющий все печали звук.
Вдаль унесло хулиганов, разметало ранящие слова. Исчез бедный Данька в йодистых пятнах, тесная комнатушка и адская смесь запахов с кухни. Остался зал, аплодисменты.
И она, Рита. Прекрасная и тонкая, как флейта, красивая, точно куколка, с голосом – колокольчиком из хрусталя.
Матвей играл музыку: легко, вдохновенно. Будто сам был соткан из звука. В такие моменты казалось, что ноги вот-вот оторвутся от земли, и он птицей взлетит к весеннему, цвета гжели, небу. Взлетит и…
– Ох, сы́на…
Звук оборвался и дрогнул. Матвей повернул шею.
Мама. Мама на пороге! Уже пришла с фабрики.
– Здравствуй, мам!
Матвей кинулся к матери, обнял её – тёплую, пахнущую кожей и клеем. Сколько же обуви сделали сегодня эти добрые, в трудовых мозолях, руки?
– Не обедал наверняка, сразу за дудку. Мотя, Мотя…
– Да сытый я, сытый! Тёть Фира угостила! Я Даньку привёл и…
Матвей осёкся, и мама помрачнела.
– Что? Опять били?
Матвей кивнул.
– Да. Только другие.
– Это никогда не закончится… – вздохнула мама.
Матвей кивнул, соглашаясь с ней. Опять вспомнил про всё: про папу, про своё свидетельство о рождении, где в графе отцовства был прочерк. Про национальность: «Русский».
И внешность, кричащую: «Еврей».
На вопросы об отце мама обычно отмалчивалась. Изредка, скупо говорила о нём. Но хотя бы улыбалась при этом: тепло так… и очень грустно.
«Значит, не насильник какой. Нормальный», – слушая, успокаивался Матвей.
Родители не состояли в официальном браке. Но любили друг друга пылко, по-настоящему, – так он всегда думал. Родился Матвей накануне войны, в другом городе. А уж когда завертелась страшная карусель… Папа добровольцем на войну пошёл, да там и сгинул: ни весточки, ни косточки.
Но Матвей видел. По глазам понимал, что мама ещё ждёт его. Надеется, что вернётся.
Великая война кончилась, но другие баталии – остались. И, кажется, навечно.
Матвей с первого класса знал, что он – другой. Не раз и не два сталкивался с обидчиками: и в классе, и на улице, и в кинотеатре. Как старше стал – научился давать сдачи. Тех, кто поменьше, защищал. С мелкими девчонками-мальчишками возился, за что носил кличку «Нянька».
А жизнь хотел связать с музыкой. Готовился в училище поступать, после выпускного класса. Мечтал об оркестре, гастролях… И о собственных концертах, конечно, мечтал. О славе. Блеске.
О том, чтобы маму из этой нищеты вырвать, облегчить её труд. Чтоб на вредной работе больше не урабатывалась, а жила себе вольготно в своей квартире, без жарких склок и очередей к туалету. С хрусталём и фарфором ленинградским, люстрой модной, с бахромой из стекляруса, и телевизором…
Матвей мечтал о благах для мамы и себя. А ещё – о Рите.
Стоило вспомнить о ней – и с улицы долетел знакомый смех. Матвей порозовел.
–