Не знаю, приходила ли она сюда снова или нет, но, проснувшись поздним вечером, я обнаружила, что миска с едой все еще покорно ждет меня на столе. Аппетита совершенно не было. Но морить голодом я себя не стала, немного поела, чтобы заполнить желудок, а после присела на маленький диванчик, обтянутый шелковой парчой кремового цвета.
Тепло, уютно. Все оказалось так, как и обещал капитан. Но совсем непривычно и грустно сидеть здесь одной, а на знакомства с людьми, для которых я сейчас была пустым местом, меня не тянуло.
Раньше, когда папа еще был жив, мои дни были полны событий, а ночи – романтики. У меня была подруга – Элизабет; с ней мы часто устраивали званые ужины, балы, продолжающиеся всю ночь; мечтательно прогуливались по аллеям, ловили на себе восхищенные взгляды мужчин, а потом тихо хихикали, заискивающе поглядывая на них. Элизабет была чудесной девушкой, единственной, кто принимала меня такой, какая я есть; единственной, кто решила дружить со мной еще в детстве, не обращая внимания на сплетни завистливых соседских девчонок. Но два года назад, когда Элизабет исполнилось девятнадцать, ее родители решили породниться с каким-то английским графом. Моя горячо любимая подруга вскоре покинула меня, отправившись вместе с родителями в Лондон. Спустя несколько месяцев пришло письмо, в котором говорилось, что моя Элизабет так и не добралась до Англии; кажется, корабль, на котором она плыла, потонул. Я не знала – так ли это на самом деле, но весть о пропавших без вести девушке и ее родителях вскоре разлетелась по всему городу. Второй раз в жизни я потеряла человека, которым так сильно дорожила. А после мне довелось познать боль утраты в третий раз.
Когда папа оставил меня, я решила не подпускать к себе людей. Теперь я боюсь привязываться к кому-либо, понимая, что в печальном случае не смогу вынести еще одну потерю. Это слишком больно – осознавать, что человек, с которым ты только вчера беседовал, обнимал его, касался, ушел от тебя. Навсегда.
И мне казалось это правильным – не привязываться к людям. Ведь у меня нет тех, которым я дорога или которые дороги мне. Поэтому мне нечего терять. Теперь – нечего.
Утренние слезы больше не застилали мне глаза. Боль куда-то ушла, спряталась на время, чтобы взрасти и когда-нибудь ударить с новой силой. Наверное, поэтому так пусто сейчас внутри, не чувствую абсолютно ничего: ни усталости, ни грусти, ни гнева. Словно опустошенный сосуд.
Не знаю, сколько бы я еще просидела так, глядя в одну точку и ни о чем не думая, но вскоре ко мне снова зашла Жаннет. Приоткрыла тихо дверь, взглянула на меня, а когда поймала мой безразличный взгляд, немного сощурилась, будто пытаясь узнать, почему я сейчас нахожусь в таком разбитом состоянии. Она молча прошла внутрь, и я только сейчас заметила в одной ее руке какую-то одежду, в другой – два сапога. Положив все это на рядом стоящее кресло, Жаннет посмотрела мне прямо в глаза.
Она