Гейлис поочередно взяла стоявшие на полке три кувшина и вылила из каждого немного в маленькую железную жаровню. Подожгла свечой древесный уголь под жаровней и подула на слабый огонек, чтобы тот разгорелся. Вскоре стал куриться ароматный дым.
В недвижном воздухе мансарды этот сероватый дым поднимался строго вверх, не рассеиваясь, и походил на столб, который формой своей напоминал свечу, стоявшую рядом с плошкой с водой. Гейлис, изящно подогнув ноги, уселась между двумя этими маленькими колоннами, словно храмовая жрица.
– Ну что ж, думаю, у нас все пойдет ладно.
Молниеносным движением она отряхнула пальцы от остатков розмарина и довольно оглядела место действия.
Солнце не могло пробиться сквозь черные шторы с мистическими символами, и единственным источником света в комнате оставалась свеча. Пламя рассеивалось в темноте и отражалось от поверхности воды, совершенно неподвижной и мерцающей, словно и она излучала свет.
– И что теперь? – спросила я.
Громадные серые глаза, исполненные предвкушения, сверкали словно вода. Гейлис провела руками над плошкой и сунула их в колени.
– Ты тихонько посиди, – посоветовала она, – послушай, как бьется твое сердце. Слышишь? Дыши вольно, глубоко и не быстро.
По контрасту с живым выражением лица, голос звучал ровно и спокойно, не так, как ее обычная скороговорка.
Я послушно выполнила приказание и почувствовала, как вместе с выравниванием дыхания замедляется сердечный ритм. В дыме я узнала запах розмарина и не была уверена еще в двух травах. Наперстянка или лапчатка? Сначала мне показалось, что фиолетовые цветки – паслен, однако я ошиблась. Впрочем, что бы это ни было, дыхание у меня замедлилось не только благодаря внушению Гейлис. Я чувствовала, как что-то тяжелое будто давит мне на грудь и замедляет дыхание помимо моей воли.
Гейлис сидела абсолютно неподвижно и смотрела в пространство немигающим взглядом. Но вдруг она кивнула – и я покорно опустила глаза на неподвижную воду.
Затем заговорила – обычным спокойным голосом, вновь вызвав в памяти картину, на которой миссис Грэхем взывает к солнцу среди каменных столбов.
Она говорила не по-английски и вместе с тем почти по-английски. Это был не мой язык, но я должна была его понимать, однако слова звучали где-то за пределом восприятия звуков.
Мои руки онемели; я попыталась было выпрямить их и убрать с коленей, на которых они лежали, но они меня не слушались. Гейлис продолжала говорить – спокойно, мягко, убеждающе. К этому моменту я решила, что понимаю сказанное, однако оно не добирается до моего сознания.
На периферии сознания я понимала, что или меня гипнотизируют, или я подпала под действие какого-то снадобья; разум нащупал последнюю опору на границе беспамятства, пытался противостоять действию сладкого дыма. В воде я разглядела свое отражение: зрачки узкие как точки, а сами глаза распахнуты, словно у совы на солнце. В ускользающем