Да, она красива, но что с того? Да, она красива, но в ней, Магдалине Збигневской, молодой девушке, выросшей в старинном доме на Гродской, вдохновенной пианистке, с экстазом играющей Шопена так, что удивляются даже видавшие великих исполнителей краковские профессора, в ней самой, в ней как человеке и личности, разве же нет чего-то куда более важного, что должно привлекать и вызывать внимание гораздо больше ее красоты – а вот же, кажется иногда, малоинтересует и остается не различенным, не узнанным – что должны разделять гурьбой вьющиеся вокруг нее мужчины, которым до этого, главного для нее и в ней, как раз как правило и нет никакого дела? Да, послушают конечно, иронично поблескивая глазами, сделают умный вид, изобразят восхищение перед ее «неординарной душой», как скажут, а желают то одного и очевидного, ставшего даже ее оскорблять – уложить ее в сумраке на кровать и обладать, наслаждаться ее красотой, и во имя этого главного для них, готовы потерпеть даже «умные разговоры». Да, она красива, и мужчины жаждут обладать ею, но кому из них она интересна как человек, как личность, она настоящая, с тем главным, что определяет ее жизнь и поступки и совершенно не сводится даже к роли «супруги», «хозяйки дома», «матери» и т.д., совсем не сводится? Ведь знает, всякий знает, что и за «предложением руки и сердца» в большинстве случаев всё равно таится это, упоение и обезумленность тем, в отношении к чему всегда должна сохраняться трезвая и ироничная критичность.
Всё это по долгому и напряженному размышлению было так. И все это было проблемой. Потому что означало одиночество, это во-первых. А одиночество, призванное продлится неизвестно сколько – тяжелое испытание, и для женщины в особенности. Во-вторых – потому что большая часть окружающих всего этого не могли понять, жили, вступали в отношения и находились в них совершенно иначе, иного ждали от отношений, и быть «белой вороной», обреченной на непонимание в таком трепетном, знаковом для женщины вопросе, как одиночество и отношения с мужчинами, обещало стать испытанием