«Заберите! Заберите у неё руки!» – он отхаркнул. – «Ими она прокляла наш народ».
Она всё стояла и всё думала о дырках. Трёхлетняя девочка продолжала махать ей ладошкой. С неба оседала пыль.
__________
– Ертын-хайе!
Ветер и стужа сменились на прелость и теплоту юрты. Не поднимая глаз, она вновь прошептала:
– Ертын-хайе, ты здесь?
– Заходи, – ответил ей грубый старческий голос.
– Ертын-хайе, я пришла.
– Я вижу.
– Я решила.
– Руку дай.
Молодая женщина чуть за тридцать протянула ладонь жирной старухе. Карга взяла её палец и приложила к белку своего глаза.
– Говори, что видишь, – прогремела она повелительно.
– Кони. Лес, кони, белые бабочки. Свет. Ветер холодный. Свет белый, розоватые лучи. Иголки ёлок, с них сосульки голубые. Странные, капельками, как ожерелья. Жеребёнок. Будто только родился, ножки слабые. Наступает на лёд, оступается, лужица трескается. Он визжит. Никто не приходит. Звенят сосульки. Льдинки лужиц взмываются вверх белыми бабочками. Всё, тьма. Конец. Не вижу ничего больше. Что это значит, Ертын-хайе?
– Боги ответили «нет».
– Но почему?
– Так решили боги.
– Но Ертын-хайе, я готова. Я обещаю, я готова. Я же говорила, что решила, Ертын-хайе, объясни, почему?
– Уходи из моего дома.
– Но я же сделала всё, как нужно…
– Уходи.
– Ертын-хайе…
– ВОН!!!
Из опущенных глаз потекли слёзы. Капельки впитывались в овечью шкуру и исчезали без следа. Сколько костей было погребено под местом, где она сидела? Сколько разбитых судеб побывало здесь? Сколько раз Ертын-хайе кричала: «Вон!!!»?
Она начала петь.
– Не смей, – пригрозила Ертын-хайе.
Она продолжала.
Так научила мама, а ту – её мама, а ту – уж и не знать, кто. Песня-вой, песня-стон.
– Прекрати сейчас же. Ты слышишь меня, Данайя?
Песня-просьба. Песня-молитва.
– Данайя, я же сказала, что ничего не смогу сделать.
– Забери у меня ребёнка, Ертын-хайе. Я готова. Я решила. Я сказала.
– Судьба жеребёнка не в моих руках, Данайя. Боги против.
Она вновь завыла.
– УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!!!
Она вновь забыла человеческую речь. Только стон. Только овечья шкура под босыми стопами. Только знание, что за пределами юрты – холод и сбивающий с ног ветер. Она продолжала выть.
Карга взяла кувшин с маслом и подожгла палку.
– Я вылью его на тебя, если не уйдёшь, и ты сгоришь.
Данайя подняла на старуху глаза. Посмотрела прямо в её чёрные зрачки, залепленные катарактой. Улыбнулась. Перевела глаза на жертвенный стол. Осмотрела его. Улыбнулась. Заправила волосы за ухо. Вспомнила улыбки близких. Снова улыбнулась.