Джут и Шайра прививали черенки к яблоням в дальнем углу сада. Глиннес прибежал и выпалил новости: «…а потом старментеров схватили и увели!»
«Я им не завидую», – не отрываясь от работы, ворчливо отозвался Джут. Для трилля отец Глиннеса был человеком до странности сдержанным и молчаливым. С тех пор, как мерлинги сожрали Шере, эти черты обострились.
Шайра сказал: «Прутаншир, небось, уже подметают. Стоило бы съездить, как ты думаешь?»
Джут крякнул: «Что одна пытка, что другая – тоска, да и только! Разжигают огонь, крутят колеса, тянут канаты. Иные глаз не могут оторвать. А меня хлебом не корми, дай посмотреть хуссейд».
Шайра подмигнул Глиннесу: «Что одна игра, что другая – нападающие кидаются вперед, кто-то бултыхается в воду, с шерли срывают хламиду. Подумаешь! Что одна голая задница, что другая – какая разница?»
«Кому судить, как не тебе?» – заметил Глиннес. Шайра, мнивший себя знаменитым бабником, расхохотался.
В конце концов Шайра так-таки поехал с матерью смотреть на казнь, но, по настоянию Джута, Глиннес и Глэй остались дома.
Шайра и Маруча вернулись паромом поздно вечером. Маруча устала и сразу пошла спать. Шайра, тем временем, присоединился к Джуту, Глиннесу и Глэю на веранде и рассказал обо всем, что видел: «Попались тридцать три пирата. Посадили их в клетки на площади. Все приготовили у них перед глазами. Бывалый народ старментеры, надо признаться, тертые калачи! Так и не понял, какой они породы. Одни вроде эхалиты, другие – сатагоны, а самый долговязый белокожий тип, по слухам, с Блавега. Не повезло им, что и говорить! Сорвали с них одежду, выстроили голышом, выкрасили на позор: голова зеленая, одна нога красная, другая – синяя. Всех охолостили, само собой. О, прутаншир – не для слабонервных! А музыка-то, музыка! Сладостная, как цветочный мед, странная, терпкая. Так и кажется,