Невольница гарема. Пьер Лоти

в воздухе носовыми платками успешно завершается, берег, залитый солнцем, медленно удаляется от нас. Долгое время еще можно различить белую башню, к которой ночью причаливала лодка Азиаде, и каменистую равнину с разбросанными там и сям старыми платанами, мимо которых я часто проходил в темноте.

      И вот уже Салоники – лишь серое пятно на фоне желтых бесплодных гор, пятно, испещренное белыми шпилями минаретов и черными – кипарисов.

      А потом и серое пятно исчезает (вероятно, навсегда), скрытое взгорьями мыса Карабурун[15]. Четыре могучие мифологические вершины вздымаются над теперь уже далеким берегом Македонии: Олимп, Афон, Пилион и Оса![16]

      II. Одиночество

I

      Константинополь, 3 августа 1876

      Трехдневное путешествие проходило в три этапа: Афон, Дедеагач,[17] Дарданеллы.

      На судне подобралась такая компания: красивая дама-гречанка, две еврейки, немец, американский миссионер с женой и дервиш.

      Странноватое общество, тем не менее мы приятно проводили время и много музицировали. Общий разговор шел на латыни или на греческом времен Гомера. При этом мы с миссионером иногда обменивались репликами на полинезийском.

      Через три дня я поселился за счет ее величества королевы Великобритании в гостинице, расположенной в квартале Перы[18]. Мои соседи – некий лорд и весьма приветливая леди, с которой мы проводим вечера за роялем, играя Бетховена.

      Я жду безо всякого нетерпения возвращения моего судна, которое качается на волнах где-то в Мраморном море.

II

      Самуил как верный друг последовал за мной; я был растроган.

      Ему удалось пробраться на почтовое судно, и вот сегодня утром он явился ко мне.

      Я обнял его от всего сердца – я был действительно счастлив, что снова вижу его открытую и честную физиономию, единственную, внушавшую мне симпатию в этом громадном городе, где я не знал ни одной живой души.

      – Эфенди, – сказал он, – я все бросил – друзей, страну, лодку – и последовал за тобой.

      Мне уже приходилось убеждаться в том, что среди бедняков более чем где-либо можно встретить столь полное и сердечное изъявление доверия.

      И, уж конечно, я предпочитаю иметь дело именно с ними, не опасаясь пострадать от эгоизма и мелочности.

III

      Все глаголы у Самуила кончаются на ате; обо всем, что производит шум, он говорит: «фате бум». «Если Самуил сядет на лошадь, – говорит он, – Самуил фате бум!» (Читайте: «Самуил упадет».)

      Его рассуждения бессвязны и непоследовательны, как у ребенка.

      Его религиозные взгляды отражают его простодушие и наивность; его суеверия своеобразны, а наблюдения нелепы.

      Особенно он забавен тогда, когда напускает на себя серьезность.

IV

      ЛОТИ – ОТ ЕГО СЕСТРЫ

      Брайтбери, август 1876

      Дорогой брат!

      Ты бежишь, ты летишь, ты меняешь обстановку, ты едва остановился