Приехав, он долго еще сидел за рулем. Так долго, что, увидевши во дворе знакомую машину, спустилась с крыльца и засеменила к машине Егоровна, когда-то лишь соседка, а последние полтора десятка лет приходящая хозяйка в доме одинокого, давно овдовевшего мужчины.
– Андрей Гаврилыч, да вы в порядке ли? – она постучала по стеклу костяшками пальцев.
Дубровский посмотрел на ее беспокойное, испещренное морщинами лицо и медленно кивнул. Он не слышал, что она говорила, – видел лишь движение губ.
– Рано же вы вернулись, – сказала Егоровна. – Я обед сегодня и не готовила. Не ждали мы вас.
Андрей Гаврилович перевел взгляд на дом, потемневший от времени и дождей, и эта картина почему-то привела его в чувство. Из трубы шел прозрачный дым. «Надо поправить крыльцо – покосились перильца. И дров нарубить», – заставив себя переключиться на эти домашние мысли, Дубровский вылез из машины, пару раз хлопнул дверцей (с первой попытки она не желала закрываться) и под тихое оханье Егоровны побрел к дому.
Если у Троекурова что ни день вырастал новый гараж или конюшня, то в Кистеневке ничего не менялось последние лет пятнадцать. Ни единого нового дома или жителя, даже собаки тут воспроизводились словно под копирку – всегда одной и той же масти, с одинаковыми кличками. Эта странная окоченелость могла испугать случайно забредшего сюда незнакомца, но никак не Дубровского или других кистеневцев. Люди, прожившие тут более двух десятков лет, давно приросли к своим домам и друг к другу.
Деревня раскинулась до самой реки, покрытой теперь ледяной коркой. Стоя у поленницы на дальнем краю участка, Дубровский смотрел на присыпанные снегом крыши, и это сообщало ему странное и чудное спокойствие. Через полчаса он уже усмехался себе под нос, что, правда, вовсе не означало, что он был готов взять и все простить.
Троекуров не заставил себя долго ждать.
«Видимо, не совсем совесть потерял, старый черт», – подумал Дубровский, когда телефон, лежащий в заднем кармане, издал пронзительную трель. Чтобы показать характер, он подождал, пока трель затихнет и раздастся вновь, коротким ударом воткнул топор в сучковатое полено и, наконец ответил на звонок. Сначала в трубке была лишь тишина, разбавленная шепотком телевизора или радио где-то неподалеку.
– Андрюх, – пьяно протянул Троекуров, – кончай дуться и приезжай. А то как дитё прямо, ей-богу. Чего молчишь-то?
– Кирилл Петрович, – помедлив, ответил Дубровский, – у меня всего капиталу – гордость, возраст и артрит. И хамство я терпеть не намерен. Ни от тебя, ни от шкафов твоих, ясно?
– Это понятно, – отозвался Троекуров. – Дальше-то что?
– А то, что пускай твой холуй завтра явится ко мне и извинится.
– Забудь. Я его уже наказал. Он все понял.
– Я бы хотел в этом лично убедиться, –