Дюссак, молча смотревший в окно, вдруг повернулся.
– Высота, знаешь, на кого ты сейчас похож?
– Удиви, – буркнул стенолаз, мысли которого ушли от страшной мести верзил к идее одолжить у господина Фуррета сухие штаны. Хотя бы на время разговора.
– Ты прям ворона. Из которой долго драли перья, а потом, недоощипанной, сунули в котел. А потом высунули.
Хото засмеялся:
– Иди ты на хер, Дюссак! Если я даже и ворона, то у меня есть крылья. И я точно сбежал из котла, раз уж оказался рядом с тобой. Кстати, откуда такие поэтичные образы? Ты что, спишь с той кудрявой актриской из «Ключа»? Она красит волосы, имей в виду.
Дюссак поперхнулся, отвел взгляд.
– Аккуратнее ты с теми актрисками. Они красиво скулят, но потом может выскочить сыпь.
Для пущей убедительности, Хото сунул руку в штаны, и начал с удовольствием чесаться.
– Переигрываешь, Высота, прямо хамским образом, переигрываешь! Тебе и медяшки не кинут даже на самой богатой ярмарке.
– Не сильно и хотелось, – тут же прекратил представление Хото, сел ровно, уставился на проплывающие мимо дома, – Но насчет опасности крашеных девок имей в виду, я тебя предупредил. А хочется извращений, так сходи к членодевкам. Только выбирай тех, кто хер бреет. Чтобы мандавошками не делиться.
Дюссак покрутил пальцем у виска, сплюнул трижды.
– Высота, ты, как вижу, ни хрена не протрезвел. Вот к чему это было?
Хото молча пожал плечами, все так же глядя мимо.
– Дождь, – сам себе ответил Дюссак, – все дело в дожде.
Глава 5. Встречная восьмерка
«Якорь» был безобразно велик, занимая целый квартал. На первом этаже располагался кабак. На втором – кабак поприличнее, куда всех подряд не пускали – за этим строго бдил усиленный наряд городской стражи. На третьем – гостиница на четыре десятка отдельных комнат и четырех кубриков – в каждый человек двадцать напихивалось, и даже не в пять слоев.
А на четвертом, между всем этим разнообразно слоеным пирогом и выгоревшим небом, располагался господин Фуррет. Выше него никого не было. Ну кроме пары наблюдателей на вышке и птиц. Но это не серьезно – каждый признавал.
С одной стороны, каждый день приходилось то подниматься и спускаться по нескольку раз. А господин Фуррет давно перешагнул границы бесшабашной юности и зрелости, и который год приглядывался к старости, пробуя ее, будто ростовщик подозрительную монету. Старость отдавала затхлым привкусом во рту, щелканьем в коленях и болью в суставах.
С другой стороны, если кто решит прийти к господину Фуррету незваным, то этому храбрецу придется пробиваться сквозь три этажа, набитых людьми, словно бочка селедкой. Званый же, в этой толчее терялся листом в весеннем лесу, и никто бы его не запомнил и не заметил – много таких!
С