– Да не все, что ты бредишь? Давай-ка я взгляну в зеркало.
Ксюша подошла, чтобы посмотреть на себя, таинственно любимую, и тоненько взвыла, отбежав. Она увидела себя – да, да, это была она, Ксюша внутренне почувствовала это, – и на нее глядел толстый мальчик на игрушечном коне, с сумасшедше-изнеженным лицом.
– Смерть моя! – утробно отшатнулась Ксюша на диван.
Алла подскочила, стали разбираться – что, как, почему… и расплакались.
– Разум покидает мир, Ксения, – медленно проговорила Алла и поцеловала сестру в щечку.
– Кошку, кошку сюда! – пробормотала в ответ Ксения, – кошки все поймут.
В это время в дверь осторожно постучали – Нил Палыч Кротков никогда не звонил в квартиру, а всегда стучал.
– На мой стук и мертвые откликаются, – шамкая, говорил этот прозорливый, по слухам, старичок.
И он вошел: болотный какой-то, потертый, в шляпе, с седой копной волос и голубыми остановившимися глазками, какие были у него, наверное, еще до рождения на свет.
– Нилушка, спаси! – бросилась к нему Ксюша. И сестры наперебой, Ксюша – подвизгивая и подвывая, Алла – вдруг холодно и интеллектуально, стали раскрывать происшедшее старичку.
Нил Палыч помолчал, только чмокнул и опустошенно поглядел на сестер, как будто их не было. И осторожно стал осматривать квартиру; сестры же смирно сидели на диване, как будто их прихлопнули неземным умом.
– Ох, горе, горе! – только приговаривала Ксюша машинально.
Откуда-то из углов доносился голос Нил Палыча:
– Все понятно… Все на месте… Еще Парацельс говорил…
Но особенно Нил Палыч упирал на то, что ему все понятно.
Подошел к зеркалу, заглянул, крякнул, но не упал, устоял все-таки на ногах. Пробормотал только по-черному:
– Ничего, ничего… Это все я предвидел… Я так и думал… Альберт Великий в этих случаях…
И вышел, шаркая ножками, куда-то в сторону.
Сестры, встряхнувшись, словно от высшей пыли, поползли за ним, но тут Алла весело-безумно вскрикнула:
– Тень, тень его! Тень Стасика моего!
И Ксюша увидела на стене за спиной Нил Палыча огромную тень зятя своего, мужа сестры.
Но самого Станислава Семеновича, увы, нигде не было, да и тень кралась непомерно огромная, словно отделившаяся от своего создателя и источника. И, сама по себе, она ползла по стене за Нил Палычем, точно готовясь обнять его – широко и навсегда.
На крик Нил Палыч обернулся, и дорожденные, голубые глаза, будто выскочившие из самих себя, говорили, что дело плохо.
– Где Стасик-то, где сам Стасик? – заметалась Алла, бегая из комнаты в комнату и заглядывая даже под кровать.
Ксюша же опустилась перед тенью на колени, словно каясь ей.
– Прости нас, Стася, прости, – вырвалось из ее уст.
И тут Нил Палыч подпрыгнул. В жизни он никогда не прыгал, а тут подпрыгнул.
– Вот этого я не ожидал! Все теперь непонятно! Какой же я дурак! – заголосил он резвым, не стариковским, а даже полубабьим голосом. – Все сместилось!.. Боже мой! Боже мой! Как