Учить начали и с хозяйских работ убрали; с Агеем спорить – дороже обойдется. Да вот не полегчало, Мефодий его от Агеевой мордотычины больше любить не стал: в мальчики для битья определил в десятке. Все затрещины, все оскорбления ему доставались. Воинской сноровкой тоже не особо делились, да оказалось, что выучка Гребня дорогого стоит. Чума не только своих одногодков, но и новиков второго года частенько опережал. Всеобщей любви это ему не добавило, но цепляться стали меньше. Да и то только ратники, а новики били его несколько раз всей гурьбой. Сильно били, чтобы покорился. Вот тогда-то впервые и вспыхнуло в нем то бешенство, за которое потом получил свое прозвище.
Сейчас-то понятно, а тогда все врагами виделись. Одни мордовали, как могли, другие смотрели да молчали. Это для ума понятно: коли мать отдала в учение к одному десятнику, так другому не с руки вмешиваться, а для души… За что его Мефодий невзлюбил? За что принижал? Он что, хуже остальных был? Или слову, не им данному, не верен? Всех, кто и в подметки Фаддею не годился, уже в ратники определили, а его Мефодий все в новиках держал, долю его на себя считал, да в каждую заваруху вместо близкой родни пихал. Сколько ран тогда огреб – за всю жизнь потом не было столько. Потому и кидался очертя голову в драку даже не на слово, а просто на взгляд косой. И люто дрался – никого не жалел и себя не помнил. Но это и помогло выстоять и отбиться – побаиваться его стали.
А может, так бы и сгинул Фаддей, если бы Гребень свое слово не сказал. Не молод он уже был, но Мефодия перепугал до икоты, когда заявился к нему в дом да сам при всех Фаддея опоясал мечом. Агей, когда узнал, только крякнул, да еще раз морду Мефодию расквасил.
Но ратником Фаддея признали и определили в десяток Нифонта. Тот хоть и приходился Мефодию родней, а под него не гнулся и в своем десятке сам порядки ставил. И там не медом намазали, но хоть долю выделяли равную и бранную работу наравне с остальными. Вот только доля эта два года почти вся Мефодию и уходила в оплату за ту клячу, что давно сдохла, да меч с кольчугой, самим Гребнем в лом брошенные. Да и там как среди чужих себя чувствовал. Потому, когда уйти удалось к Егору, так разве что не свечки в церкви ставил, что развязался с этой семейкой…
И как Варюха только терпела? Ну, и тесть покойный, земля ему пухом, в понятие вошел. Не раз ведь сватов к Варваре засылали, ан нет, его дождалась. И замужем первое время они жили небогато – еле выбрались. Потому он за достаток так держался – хорошо знал, каково без него.
А теперь… Брякнул, не подумав.
«Ну, кто за язык-то тянул? Хошь не хошь, а лезть в эту свару придется, а на хрена, спрашивается? Корней, конечно, не родня, хотя, как глянуть… Мать говарила, что и с Лисовинами через кого-то там они в родство входят. Ну, если поискать как следует – нашлось бы. Не намного и дальше, чем к Пимену, надо думать. Коли бы не дядья-покойники