– Источник сообщил.
– Мы не скомпрометируем источника?
– С уверенностью сказать нельзя.
– Он ценен?
– Умеренно. Из-за его прошлого в ГДР его плохо продвигали по службе. И скоро на пенсию.
– Понятно. Нужно дать приказ в резидентуру. Пусть проведут установку. Послать самых лучших.
– Если установят, можно готовить мероприятие. И выходить на согласование.
– Интересно. Если это Калитин, получается интересно.
– Дебютант…
– Да. Дебютант. Его любимчик.
– Никто из нынешних оперативников с Дебютантом не работал.
– Я это помню.
– Но один кандидат есть. Проводил операцию с ранним препаратом Калитина. Закордонного опыта, правда, не имеет. Но там родился и вырос. Его отец служил в нашей группе войск. Хорошо знает язык. Вот личное дело.
– Я посмотрю. Все необходимые указания отправьте немедленно.
– Есть.
Заместитель вышел из комнаты.
Генерал открыл папку.
Глава 3
Змея и чаша.
Иногда Калитину казалось, что эта неприметная, примелькавшаяся для других эмблема преследует его.
Вывески аптек. Вездесущие машины скорой помощи. Упаковки лекарств. Приемные покои больниц. Бэйджи медицинского персонала. Впрочем, он почти научился отстраняться, не обращать внимания, не считывать обращенное лично к нему значение эмблемы.
Но только не сейчас.
Подозрения врачей будили его собственные подозрения, о которых докторам не следовало знать. То, что происходило с его организмом, могло быть отложенным последствием давних опытов, всплеском позавчерашней волны. Он всегда строжайше соблюдал технику безопасности, но слишком уж непредсказуемыми, неприрученными, не понятыми до конца были его вещества. Его дети. Его наследие.
Некоторые процедуры, что проводили с ним врачи, требовали местного обезболивания.
Выбранный анестезиологом наркоз имел скрытый и безобидный побочный эффект, что-то вроде слабенькой, любительской “сыворотки правды”. Калитин ловил яркие, четкие, будто цифровые воспоминания, сентиментальные грезы о минувшем, о том, что он давным-давно не вспоминал наяву.
Он снова был мальчик, школьник, покорный сын, еще не встретивший призвания, не обретший наставника. Находящийся в той поре созревания, когда жива детская способность населять мир великими тайнами, испытывать жуть и восторг перед необъяснимым, но уже закладываются начала рациональной биографии; и в этом живом противоречии – иногда, не в каждой жизни, – рождаются притяжения, тяготения, символы, глубинные предопределения судьбы.
…Каждый год на Пасху они с родителями ходят в гости к дяде Игорю.
Собственно, мальчик не знает, что это такое – Пасха. На Масленицу пекут блины. На Пасху красят в отваре луковой шелухи яйца и пекут кулич. Праздник ли это? В отрывном календаре его нет. В школе о нем не говорят. Кажется, и