Что в этом было хорошо? По своему характеру – я непредсказуем, поэтому надо было ухватить идею или даже слово, вокруг которого возникает поле созидания. Как магнитное поле.
Теперь я понимаю, почему Лев Николаевич Толстой содержал литературного секретаря, который должен был записывать его мимоходные высказывания. Гений знал, что гениальное порождается мгновенно, а не тогда, когда захотел, купив себе шикарное кресло и стол, и, удобно устроившись, начал думать.
Я давно понял, что и мои стихи рождаются одной строчкой, которую надо непременно зафиксировать. Опоздал – поезд ушёл. У меня даже метод свой возник стихийно: запишешь строчку – и отложишь в папку, а потом на «раздумчивом» досуге просматриваешь и ловишь себя на том, что хочется развить «эту» мысль, чтобы включить «творческий интерес». А ежели это «срывается», «миг» упущен.
Ещё в пятом классе я себя «запрограмировал», написав следующее обязательство:
Свою я не забуду Музу,
Всегда стихи буду слагать.
И никогда я не забуду
Её, как сын родную мать.
Её, как верную подругу
В душе своей буду хранить.
Служить ей буду я и всюду
Творить!
Так писались стихи… Главное, хотелось быть самим собой, не зависеть от привычных, общепринятых постулатов. Не быть в плену закоснелых понятий, особенно приевшейся пропаганды. Появились книги «Струны ковыльные» и «Нимб одиночества».
К прозе приступил поздно, хотя готовился всегда, и «пренепременно» вёл дневниковые записи, и хранил.
Началось это в армии. Помогло то, что оказался в штабе – вечерами до поверки после ухода офицеров старался записать то, что наблюдал. Правда, контингент был ограничен – солдаты были одного возраста, что сужало «харАктерность». И развитие судеб было пока не ведомо. Потом всё пригодилось: «калейдоскоп армейской службы» – обобщил материал. Туда же вошли анекдоты про Никиту Хрущёва. Книгу назвал «Оттепель шестидесятых».
На основе дневниковых записей появилась и другая книга «Увидеть весь мир в крупице песка…» о геологах.
По инерции писались рассказы к книге «Покаяние агнца». Но всё это было преимущественно мемуарного характера. Настоящее прозаическое творчество начало проявляться тогда, когда была понята суть кухни прозаических произведений. Оказывается, очень интересным становится произведение, когда ты начинаешь соединять разные судьбы и характеры в единое целое, когда из всего этого зарождаются твои «герои», которые начинают жить своей жизнью, и о которых уже скучаешь и воспринимаешь как живое воплощение. Для этого моей основой стало – откровение. Именно откровение оживляет героев и захватывает читателя, который попадает в сферу влияния и находится в плену такого состояния.
Самыми значимыми считаю новеллы «Сашка «Пиринский» и «Дивная Ева…». Это уже не мемуары, а творческий продукт, квинтэссенция из того, что увидел, познал и вообразил.
Много раз перечитывал «Еву» и не верил, что это написал я. Каждый раз воспринимал по-разному. И уже не могу не перечитывать, они (герои) тянут меня. Дошло до того, что я решил «оживить» их – не хотелось расставаться – ведь они умирали у меня в конце. И я создал «Триптих откровения», куда вошли три самые главные, на мой взгляд, новеллы. Мои, так сказать, прозаические «перлы». В этой книжке герои «Дивной Евы…» после исцеления продолжили жизнь.
4.06.2016г
Надо заметить, что я не занимался регулярно писательством. И мне за это деньги не платили. Всё, написанное мной, являлось побочным от основных моих дел. Хотя в душе своей считал, что как раз писательство и должно быть основой моей жизни, потому что именно оно способствует моему самовыражению.
Денег я не имел за свои опусы. Книги просто раздаривал первым встречным. Хотя они стоили денег. Вот почему я считаю всё написанное мной – искренним. Так как я не зарабатывал на творчестве, и мне не обязан был никто за это платить. Другое дело творцы из Союза писателей – им же надлежало отчитываться за авансы, полученные от союза, где могли указать на несоответствие тому, что от них требовалось. И писать им приходилось то, что душе было не всегда угодно.
Я прожил две жизни. Одна официально-трудовая, за которую я получаю пенсию. Другая – творческая, абсолютно безденежная, как у Ван Гога. Ведь при жизни они с братом Тео продали всего одну картину «Красные виноградники». А я не продал ничего. Может, надо начать теперь третью жизнь, посвящённую распространению своих опусов, потому что в этом процессе книги уже сами начнут свою жизнь, окажутся на виду и будут вызывать ту или иную реакцию, а не лежать в столе. Это и будет моя третья жизнь, ведь книги имеют свою судьбу – HABENT SUA FATA LIBELLI. И в этом мне поможет