– Говорите, паша.
– Выяснилось, что Монсеф Барк-бей организовал новое тайное общество. Вы, должно быть, помните этого человека. Это тот самый Монсеф-бей, который так настойчиво требовал принятия конституции при вашем предшественнике.
– Монсеф-бей, – задумчиво проговорил султан. – Я помню это имя. Мне казалось, ему был предложен какой-то пост в Диярбакыре.
– Это так, господин. Возможно, вам также небезызвестно, что в последний момент его перевели в Констанцу.
– А ведь там сейчас русские.
– Именно так. К сожалению, Монсеф-бей вышел в отставку в прошлом году и вернулся в Стамбул.
Наблюдая за тем, как солнечный луч рисует желтовато-красные узоры на веках, Абдул-Гамид неопределенно кивнул и вздохнул:
– Что известно об этом новом обществе? Оно представляет угрозу? Или это еще один литературно-теософский кружок?
– Трудно сказать, ваше величество.
– Тогда подождем развития событий.
– Очень хорошо, мой господин. Простите, что потревожил вас во время бритья.
– Вы можете идти, визирь.
Однако, прежде чем удалиться, Джамалудин-паша поделился еще одной вестью, на сей раз понизив голос до почтительного шепота: валиде-султан, мать великого султана, все утро разыскивает повелителя. По-видимому, она чем-то сильно расстроена. Абдул-Гамид провел по гладкому после бритья подбородку, поблагодарил визиря и за эту новость и резко поднялся – стоило поискать более спокойного уголка. Не то чтобы он избегал встреч с матерью. Ему просто хотелось в одиночестве обдумать падение Плевны и возможные последствия этого события. Через боковую дверь дворцовых бань султан вышел в сад гарема, прошел вдоль стены темницы, миновал северные конюшни и оказался в Слоновьем саду – происхождение этого названия было для него загадкой.
Он направлялся в северную часть сада, к уединенной купе абрикосовых и вишневых деревьев, куда часто уходил поразмышлять. Около двух веков назад их посадили по велению султана Ахмеда II, с тех пор деревья разрослись и стали излюбленным местом для белок и птиц. Абдул-Гамид открыл этот почти забытый людьми уголок много лет назад, еще юношей, во дни правления своего отца. Теперь он и сам был султаном, а его слово – законом на землях от Салоник до Басры, но, как и прежде, он часто выскальзывал сюда из дворца почитать и понаблюдать за птицами, которых в сад манила вода.
Султан думал о том, к чему приведет падение Плевны. В попытке защитить глаза от солнца он поднес ладонь, сложенную козырьком, ко лбу и посмотрел на сияющую гладь Босфора – не кружат ли над проливом аисты или хоть буревестники. Абдул-Гамид проводил взглядом стаю стрижей, которая направлялась от Галатской башни к новому вокзалу в Кадикое. Кроме стрижей, ничего достойного внимания султан не увидел: обычные птицы – чайки, бакланы, ласточки.
– Вот вы где.
Он мог бы и не оборачиваться – голос матери не спутаешь ни с чем. Но он обернулся,