Что же делать? – спросит читатель. Если политику в отношении средств массовой информации можно корректировать, то не запрещать же публиковать плоды «темного мировосприятия»? В конце концов, это не инструкции для садистических упражнений и не призывы к национальной розни. Боевики и телестрашилки куда хуже, а их никто не трогает. Да и демократия у нас на дворе… Верно. Литература и искусство – явления во многом спонтанные, и у общественного сознания есть собственные законы самоочищения, самообновления, восстановления.
Думается, духовная сфера обладает неким циклическим движением, и после того, как сознание казалось бы, безвозвратно опускается в бездну тоски и цинизма, оно, оттолкнувшись от дна, начинает новый подъем. Оно непременно «идет вверх» – к светлому мировосприятию, к пафосу, к идеям надежды и победы, к способности радоваться и радовать других. Сознание по самому своему строению интенционально, направлено на смысл, оно неуклонно его порождает, и потому уныние не может быть вечным.
В эзотерике говорят: Учитель появляется, когда Ученик готов. Точно так же можно сказать о сознании: когда сознание готово к иным подходам, взглядам и ценностям, они начинают появляться, и не важно, откуда и как – рождаются они в собственной стране или приходят из иных пределов, являются в ореоле глубокой серьезности или первоначально возникают как шутка, игра, сказка. Популярность Гарри Поттера, Фродо и героев Паоло Коэльо – это пробуждение российского читательского сознания от долгого эмоционально-ценностного кошмара, от погруженности в «мистический натурализм», робкая пока обращенность к давнему, забытому и оплеванному жанру – романтической сказке.
Но что такое – романтическое? Что есть романтика, какой смысл вкладываем мы в слово «романтизм»? Казалось бы, ответ можно найти в любой энциклопедии, в обычном учебнике по истории литературы. Гораздо меньше понятна связь романтического с жизнью. Впрочем, вопрос о литературном романтизме при ближайшем рассмотрении тоже оказывается открытым. Не претендующий на широкое осмысление ученический ответ может состоять в отождествлении «романтизма вообще» с совершенно конкретным течением в литературе и искусстве, присущим концу 18 – первой половине 19 века в Европе и Америке. Для этого течения, представленного