Дороги и подъезды подводили к ближней заросшей ряской части озера, но неприметная тропинка вела вокруг к зеркалу воды, и он плавал здесь ежедневно, метров пятьдесят взад и вперёд, отталкиваясь с одной стороны от полированного без коры ствола дерева и с другой от протянувшегося под водой корня.
Озеро называлось Ближним в отличие от дальних, по преданиям старательских, из шурфов, заполненных дождевой водой на артиллерийском полигоне. Глубоких, чистых, с мистикой хозяйки «Медной горы».
Как-то на полигоне имитировался ядерный звездолёт. Конечно, без атомных взрывов, с обычным взрывчатым веществом. Пока ожидали начала испытаний, решили искупаться в озере. И озёро оказалось необыкновенным. Поразила мягкость и прозрачность воды, и ныряющие с противоположного берега были видны в воде и с этого. Может, тогда он и поверил в незримую помощь воды.
Возвращались они довольные, с мокрыми волосами. Поднимались вместе со всеми и замирали каждый над своим столом, а позже сматывались обедать в столовую КБ.
Приходили возбужденные.
– Табельщицу не заметил? В столовой отмечала. Может, проверка?
– Ну, и чёрт с ней. В Академии Наук теоретики вообще на работу не ходят, дома работают, а тут концлагерь какой-то.
В разговоре "сапогов" все чаще теперь присутствовал отрицательный элемент.
– На паршивую конференцию не могут послать, – как правило, начинал Семёнов. – Прихожу я к БВ. "А зачем вы поедете? Там одна болтовня, поверьте мне". Будто он с неба свалился. Не понимает, видите ли, что просто прекрасно съездить в Ленинград.
В разговорах мелькало, что вместо Леночки и ожидаемого "благотворного женского начала", в комнате объявился этот «сапог» – Мокашов. И теперь, должно быть, им просто не хватало постукивания ровненьких леночкиных ножек, когда она с полотенцем в руках перед обедом выстукивает к двери.
– Леночка на глазах меняется, – начинал Семёнов.
– Отстань, – огрызался Игунин.
– Юпитер, ты сердишься, значит, ты – сапог.
Через минуту разговор возобновлялся с новой силой.
– А знаешь, отчего она так потешно ходит? – спрашивал Семёнов.
– Нормально ходит, – ворчал Игунин.
– Нет, ты не наблюдателен. Что основное в походке женщины? Моменты инерции. Тогда всё получается плавно и со скрытым смыслом. А у Ленуши, прости меня, моментов, оказывается, не хватает. Вот и закручивает её вокруг продольной оси. А вот посмотри, как Воронихина идёт, не идёт – танцует. Танец медоносной пчелы.
Игунин встать поленился, а Мокашов, вытянувшись, с места взглянул. По дорожке среди сосен, наклонив голову, отчего шея казалась трогательно тонкой, шла его "Наргис".
– Кто это?
Семёнов сказал:
– Музейщица. Муза.
– Муза кого?
– А всех, хотя случайно попала сюда. Кому-то в голову стукнуло – а не создать ли музей в КБ? Сказано, сделано. Прислали её – выпускницу архитектурного. Ломали голову: