«А что будет, если я сейчас ее ударю? – подумал Федя. И ему стало неприятно. От себя самого. – Когда же я избавлюсь от грязи в себе?!». На этот вопрос Ричарду никто не мог ответить экспромтом. В то же время Лиля его успокаивала, говорила нежные и утешающие слова, а он стоял опустошенный, понурив голову, и чувствовал, что слезы скатились по его щекам. Он лизнул бегущую влагу из глаз и узнал языком, что она у него соленая. И захотелось ему невыносимо в этот миг провалиться сквозь землю. И земля приняла.
Водитель автобуса проскрипел в микрофон: «Лаагри!». Федор очнулся и решительно приказав себе: «Давай, солдат!», раньше всех выскочил в первую дверь на остановку. Он отчетливо сознавал, что секунду назад был где-то в другом измерении. Но теперь требовалось быстро переходить скоростную дорогу и смотреть по сторонам, чтобы не сбила машина, и далее бежать через поросшее бурьяном огромное поле с канавами – опережать других, таких же как он, прохожих, и тоже спешащих на работу на свои предприятия, и теперь уже точно проснувшихся.
…Встречный тугой ветер не позволял догнать идущего впереди человека, который шел несгибаемым, широко и прямо, и руки – в карманах. Вот точно, как Петр Первый на картине. И каждый его шаг, и каждые минута и секунда на земле, Феде так показалось, приносили ему чувство собственной значимости и преимущества. И Федя усиленно махал руками, семенил ногами – потому что хотел догнать идущего впереди человека и посмотреть ему в лицо.
Федя это делал от злости, потому что сильно сердился: как бы ни напрягал он свой шаг, а неизвестный мужчина все равно оставался впереди и на приличной от Феди дистанции. И небо висело все тем же осенним, мрачным и темным. И еще другие люди из автобусов так же спешили к своим рабочим местам – различных мелких и крупных фирм, которых в Лаагри открылось очень много.
Прочих Федя обгонял, как заправский ходок. Он искал опоры под ногами. И всматривался в небо. Ему не хватало света. Свет будет закрыт от него весь день. И с работы возвращаться ему предстоит опять в темноте. И так каждый день и каждое утро. До самой весны. За мраком дальних дремучих лесов рассвет можно было лишь подразумевать, но чтобы он стал видимым для Феди, далеко еще было. Зато тучи низкие, такие, что и рукой можно запросто хватать их сырые рваные хлопья, скрывали звезды, а ветер нещадно гнул траву в полях и прогибал, как хотел, Федино сопротивление.
«Где-то есть твой рассвет, и утро твое настанет», – говорил ему внутренний собеседник, а Федя сейчас в это никак не мог поверить. И темнота давила на него, да так, что соки выжимала из человека и иссекала слезы на его глазах, горящих сопротивлением и жаждой дойти до цели.
У стеклянных и хорошо освещенных дверей на завод Федя издалека узнал шедшего впереди него человека – того, кто не давал ему обогнать себя. Мастер Валера легко укатывал Федино