Первая зорька. Семен Ханин

кстати, важное. Я встретил Машу на обложке глянцевого журнала. Супруга миллиардера. Супруг спортивный с интеллигентным лицом. Они сфотографированы на личной яхте с детьми, собаками и челядью. В интервью Маша пишет, что всем и во всем обязана супругу. Что, дескать, он превратил ее жизнь в сказку. Что с ним она поняла, что значит для женщины быть принцессой, притом любимой принцессой. И самое главное, что она счастлива, состоялась как человек, как ученый, как мать и жена. Еще она написала, что друг из детства часто приносил в ее дом сангрию, и этот напиток, хоть и не самых благородных кровей, до сих пор ее любимый.

      Я взял и расплакался. Чего? – спросите меня. Не отвечу. Я выл, как волк, от несправедливости жизни, от ее неумелой устроенности. Требовал все переиначить и грозил кому-то кулаком. Все вышло не так, как мыслилось. Плохо ли, хорошо – мне ли решать? Я долго смотрел в окно и видел себя стоящим рядом с Машей и Мишей на балконе съемной квартиры. Я снова был студентом вуза. Слезы катились из глаз, а друзья раз за разом уговаривали меня не печалиться. «Все же хорошо», – говорила мне Маша. «Все же хорошо», – вторил Михаил.

      Карты не врут

      Говорят, что карты не врут,

      Не умеет бумага лгать.

      Люди судьбы на части рвут,

      Не сумев друг друга понять.

А. Шилова

      Шутка шуткой, а Ивану Ильичу нагадали 90 лет жизни. В пять и пятнадцать тебе кажется, что 90 и 900 – это одно и то же. Даже в пятнадцать 50 равно 500. Вот только с годами законы математики берут верх, и ты уже не ставишь знак равенства между цифрами, отличающимися на ноль. Вот Иван Ильич, отметив с друзьями полтинник, выслушав их банальные тосты о первой половине жизни и второй молодости, загрустил. Отчего-то стало так жаль себя, свою рано и безвозвратно ушедшую молодость, приносившую так много сладостных мечтаний в повседневную жизнь.

      Выпроводив гостей за порог, Иван сел у открытого окна и с припасенной к торжеству сигарой стал вливать в себя остатки коньяка, закусывая дольками подслащенного лимона. Вначале юбиляр пытался, как в кино, выдувать дымом изо рта некие геометрические фигуры, скажем парусник или хотя бы стрелу, но вскоре тщетность этих попыток стала очевидна, да и в горле стало изрядно першить от крепкого табака. Тогда Ильич раздавил остатки сигары о пепельницу и выпил еще глоток янтарной жидкости из бокала. Коньяк согрел внутренности, и отчего-то захотелось жить и петь, как птицы с приходом весны, но более этого тянуло спать. Иван Ильич примостился на диван, и наскоро укрывшись пледом, захрапел во всю свою мочь. Храпел он так самозабвенно, что мы можем только порадоваться одинокому образу жизни юбиляра. В противном случае живность сбежала бы из дома и предпочла бы пережить могучий сон Ивана Ильича прямо под открытым небом.

      Очнувшись, Иван Ильич был полон решимости в корне что-нибудь изменить. Но от столь кардинальных действий его отвлек запах