Да этот случай отметила и иногородняя пресса, в виде кратких сообщений. Наша же трепала на все лады имя Лукомского. Когда одна из газет сообщила, что обвиняемый дал на первых допросах показания, заставляющие сомневаться в его умственных способностях, то другие завидуя осведомленности конкурента, принялись высмеивать его.
Тут были и авторитетные обвинения Лукомского в симуляции, и возмущенные вопли о наглом издевательстве над правосудием и ехидные намеки на состояние умственных способностей редактора-конкурента. Все это публика поглощала с жадностью, обсуждала, комментировала… Дело возбудило большой шум в городе и все с нетерпением ждали его разбирательства.
Но, вот однажды, краткая заметка оповестила читающую публику о том, что все показания и поведение арестованного заставили прокуратуру прибегнуть к врачебной экспертизе. Затем, мы прочли, что Лукомский помещен в психиатрическую лечебницу на испытание. И, наконец, узнали, что самые известные психиатры признали его душевно-больным.
Дело, обещавшее сенсационный или, по крайней мере, пикантный процесс, было направлено к прекращению. Широкие слои публики поговорили еще немного о нем и стали забывать. Но тем, кто так или иначе близко стоял к судейс- кому миру, было известно многое, не дошедшее до ушей посторонних.
И, вот, нашлись люди… впрочем, я забегаю вперед. Об этом – после. Итак, я приступаю к моему рассказу. Он целиком взят мною из бумаг и со слов судебного следователя, ведшего предварительное следствие. Я ничего в нем не изменил (кроме фамилий и названий местностей) и решительно ничего не прибавил от себя. Но так как доктор Лукомский во время допросов всегда сильно волновался, то речь его часто становилась прерывистой и бессвязной. Случалось, что он повторялся, иногда забегал вперед… Это, конечно, помешало бы цельнос- ти впечатления. Я постарался устранить, по мере возможности, эти недостатки, чтобы получился последовательный, законченный рассказ. Вот он.
1
Вы спрашиваете, что толкнуло меня на «преступление», почему я хотел убить эту женщину. О, поверьте, на человека, а тем более, на обыкновенную, настоящую женщину моя рука никогда бы не поднялась. Никогда…
Но она не женщина, нет… Это – чудовище! Одно из любимейших детей дьявола… Ее надо убить, надо!
Вы мне не поверите, я знаю… Ведь, я и сам когда-то не хотел верить. Но вы требуете, чтобы я говорил? Хорошо же, слушайте… Тринадцать лет я молчал… Тринадцать лет хранил эту ужасную тайну в глубине своей души… хранил, изнемогая порой под ее тяжестью… Теперь я разделю ее с вами.
Был у меня когда-то единственный, настоящий друг, Сережа Домбровский. Наша дружба началась еще на гимназической скамье и продолжалась в университете. Жили мы в одной комнате, небогато, но весело и интересно. Распространяться об этом не буду, вы знакомы со студенческой жизнью.
Мой отец был довольно крупным провинциальным чиновником, но больше двадцати пяти рублей в месяц он высылать мне не мог. Представительство и открытый образ жизни требуют денег, а он кроме жалованья ничего не имел.
Домбровский потерял своих родителей еще в детстве. Согласно последней воле его покойного отца, он должен был вступить во владение оставленным ему наследством лишь по окончании им университета или же достижения двадцатипятилетнего возраста. До тех пор Сережа получал ежемесячно всего лишь по тридцать рублей из рук своего попечителя.
На лето мы, обыкновенно, разъезжались, я – к родным, Сережа куда-нибудь на кондицию. Так было и в тот роковой год, когда мы перешли на четвертый курс. Домбровский получил урок (он был математиком) по газетному объявлению в Бессарабской губернии, я же, повидавшись со своей семьей, отправился на эпиде- мию в местечко Джанково, недалеко от Киева.
Расстались мы легко и просто, как думали тогда, до осени. Он должен был освободиться недели за три до начала университетских занятий и мы с ним рассчитывали провести это время в моей семье.
Скоро я получил длинное письмо от своего приятеля, в котором он подробно описывал первые впечатления, произведенные на него семьей принципала и новой обстановкой. По его словам сам Артемий Григорьевич Аратынский представлял собою тип деятельного помещика, порядком таки отставшего от городской культуры и огрубевшего, как все, кто близко подойдет к земле.
Жена его, Татьяна Павловна, обозленная, преждевременно угасающая женщина, уже несколько лет, как прикована к креслу на колесиках параличем ног. Детей у этой четы было двое: дочь Ирина, семнадцатилетняя девушка, только что окончившая институт и десятилетний сынишка Боря, благодаря которому Домбровский и попал в Аратыновку.
О своем ученике Сергей упоминал лишь вскользь, в нескольких словах. Зато о сестре его расписался чуть ли не на четырех страницах, восторженно