Этот случай тоже быстро отошел на задний план, и уже скоро поток моих мыслей вновь был только об одном. Я стал думать, как можно осуществить задуманное, не нажив при этом неприятностей. Чем больше я об этом думал, чем чаще смотрел на машины, представляя их объятыми пламенем, тем тяжелее было настроиться на что-то другое, и к концу недели мама уже начинала на меня злиться за мою рассеянность.
– Перестань витать в облаках! – одернула она меня в сотый раз, когда мы стояли в очереди в гастрономе, – Следи за сестрой. И займи очередь в хлебном отделе, когда откроется касса.
– Да, да, – заверил я, стараясь заставить себя перестать думать об огне хотя бы на пять минут.
– Мам. Мам, – дергала ее Машка за рукав, – Мам, там дядя.
– Какой еще дядя? – повернулась к ней мама.
– Пор-р-рядочный дядя.
Мама проследила за взглядом Машки и заметила Михаила, склонившегося над прилавком с колбасой. Я тоже его заметил и сразу узнал, хоть он и стоял к нам спиной. Получив от продавщицы палку колбасы, он направился было к выходу, мельком скользнув по мне взглядом, но тут же остановился и снова повернулся ко мне, узнав меня. Он приветственно помахал рукой и, заметив уже и маму с Машкой, подошел к нам.
– Кристина Александровна, это вы, – произнес он.
– Добрый день, Михаил, – ответила мама, – Простите, не знаю отчества.
– Федорович, – машинально сказал тот и будто опомнился, – То есть, просто Михаил. Для вас. Ну, то есть, Миша просто. Для вас, – он покрылся пунцовой краской, – Черт возьми, я мямля.
– Ничего страшного, – мама беззлобно рассмеялась, – Просто Кристина.
Глава 3.
Человек в старой зимней куртке стоял в темном, плохоосвещенном дворе общежития, глядя на одно из окон, в котором недавно погас свет. Декабрь в Сосногорске был малоприятный – после дождей ударили морозы, и дороги представляли собой каток, присыпанный постоянно падающим снегом. Морозный воздух кусался за щеки, периодически