Когда булочки ещё умели смеяться. Женя Сорокопятка

лишай разводить… Всю неделю я прожил в слезах, в бессильной злобе, в смертельной обиде. Все матершинные слова на свете не могли выразить, что я думал о своём отчиме, чего желал ему. Этой осенью и закончилось моё детство! Я твёрдо решил поступить как взрослый, и наконец-то сделать то, что не раз обещал самому себе. Я ревел, и сквозь слёзы планировал убийство отчима. Настоящее. Чтобы убить его. Убить насмерть, убить навсегда. Я брал здоровенный камень и представлял, как с крыши соседского флигеля прицеливаюсь и попадаю отчиму прямо в башку, и камень расшибает ему башку… Незаметный, я по пятам ходил за отчимом и прикидывал, как бы так столкнуть его на дорогу, чтобы проезжающая машина вдруг сбила отчима, и непременно – насмерть… Ещё думал, что, наверное, зарежу отчима ножом, когда он опять придёт пьяным и ничего не соображающим… Меня даже почти не пугало, что мне потом придётся отвечать за смерть человека. Понимая, что ждёт ответственность за убийство, я сквозь слёзы орал на себя: «Ну и пусть! И пусть меня посадят в тюрьму! Пусть даже расстреляют! Я всё равно убью его, блядь! Убью!». Я тогда орал, орал… И не догадывался, что если выкричаться, если проорать боль, то она постепенно уйдёт. Непременно уйдёт. Психологи даже советуют так поступать, если – очень больно.

* * *

      Никак не научусь держать слово, данное самому себе… Я – новичок и в этом классе, и в этой школе. И к тому же очкарик. Поэтому на перемене стою один-одинёшенек, и бесцельно гляжу в окно. Пока неприкаянный ни к одной из школьных компаний, на всякий случай живу напряжённой пружиной на возможные придирки одноклассников и старших оболтусов.

      Вдруг сзади кто-то пребольно дёргает меня за волосы. За волосы, которые по советским меркам чуть-чуть длинноватые, можно даже сказать, что такая моя причёска – не для общеобразовательной школы начала 80-х, но незначительная удлинённость моих волос – она была объяснима мною. Природа наградила меня богатою шевелюрой, она дала мне хотя бы такую возможность выглядеть оригинальней и чуточку моднее, ведь я – уже восьмиклассник, и мне так хочется, чтобы девчонки наконец-то начали замечать меня, а то они, суки, как через стекло смотрят сквозь меня в моём бэушном школьном костюме, который донашиваю за старшим братом, при этом дико стремаюсь коротких рукавов и штанин выше щиколотки.

      За волосы дёрнули так, что голову запрокинуло назад. Полоснуло болью, резануло в шее, ошеломило неожиданностью… Как реакция на внезапную боль, непроизвольно выкрикиваю защитное: «Ой, блядь!». И резко оборачиваюсь к тому, кто дёрнул, чтобы на боль ответить больно. Хоть и очкарик, но я готов обороняться… А за спиной – …директриса! Пунцовая, с огромной буквой «о» во рту, опешившая, держит перед собой невидимый пучок вырванных у меня волос: «Ко мне! В кабинет! Немедленно!». Ровесники ржут.

      Как на эшафот, плетусь к кабинету директора. Останавливаюсь перевести страх, трудно маюсь, сшивая цепочки будущих оправдательных фраз, выстраивая свою «сицилианскую» защиту. Набираю