– Простите, у Рэйнольда Оденкирка сегодня день рождения, – Реджина обращается к Дознавателю, после чего оборачивается ко мне. – Звонит твоя мама, дорогой?
Сообразив, что требуется соврать, я отпрашиваюсь у рядом стоящего Тогунде:
– Можно, я отвечу на звонок? С утра жду его.
Тогунде в недоумении смотрит на напарника, тот кивает в знак согласия, после чего взглядом спрашивает у Дознавателя.
– Да, конечно, ответьте, – кореец взмахом руки разрешает выйти. Я кидаюсь из кабинета под трезвон своего телефона и останавливаюсь в замешательстве у выхода: за мной следует Архивариус. – Тогунде вас проводит. Простите, но таковы порядки.
Просто отлично! Я киваю и выхожу в коридор, смиряясь с тем, что разговор будет проходить под надзором Сената.
– Да?
Готовый услышать знакомый тембр Ганна с беспечными юношескими нотками я застываю в шоке, когда в трубке звучит ЕЕ голос. Мое сердце забывает, как надо стучать, сбиваясь с ритма.
– Рэйнольд? Это я, Мелани.
Все, что я могу сказать, это сухое «да». На меня, не отрывая взгляда, пялится Тогунде, будто надсмотрщик в тюрьме. Сложив руки в ожидании, он замер, весь превратившись во внимание. Сама собранность. У меня же пересыхает в горле, и руки дрожат, но стараюсь не показать свою нервозность и радость, что могу слышать ее.
– Я звоню поздравить тебя. Слышала, что у тебя сегодня день рождения…
Ее голос мягкий, тихий, неуверенный, но такой родной, такой реальный. Где же ты, Мел?
– Да. Спасибо.
В трубке повисает пауза. Я слышу ее дыхание и понимаю, что она в замешательстве. Не молчи, милая, не молчи!
– Как у тебя дела? – первым нарушаю эту тишину. Мои мысли путаются, в голове полный кавардак.
– У меня? Ничего… Нормально. А у тебя?
– Я… соскучился.
Это единственное, что могу сказать ей, малую толику того, что чувствую. В трубке снова молчание. Слышу тихие всхлипы. Она плачет. Просто невозможно! Я не могу ее успокоить, и от этой беспомощности чувствую себя взвинченным, к тому же еще больше нервирует Тогунде, который уже дернул рукой, глянув на часы: показывает, что пора заканчивать разговор.
– Прости, но не могу говорить сейчас.
– Ты занят?
– Да.
– Может, мне перезвонить?
О боже! Я хочу этого! Но нельзя. Я не знаю, сколько пробудут тут Архивариусы. Да и опасно. Клаусснер уже в Карцере. Мне еще не хватало там оказаться. Боюсь, как бы Архивариусы не оставили здесь кого-нибудь из своих или не поставили на нас какие-нибудь магические запреты. Слишком зачастили Саббатовцы в суды. Это чревато проблемами.
– Не стоит. Не звони.
«Не рискуй», – мысленно добавляю я. На том конце снова молчат. И я делаю то, что не должен был при Тогунде, проклиная себя на чем свет стоит:
– И прекрати, пожалуйста, меня… звать.
– Звать?
В