–– Да-а, – угрюмо протянул Леонардо, с удовольствием потягивая чай в прикуску с засахаренным померанцем, – в мастерстве злословия они действительно преуспевают…
–– Я слышал, как ваши слова, мессере Леонардо, о геометрии в искусстве искажаются, – робко вставил реплику Рафаэль. – Их выдают за вашу насмешку над мессере Микеланджело Буанаротти, будто бы вы, чувствуя свою уязвлённость перед его мастерством, говорите, что в поисках правильных пропорций он со своим камнерезом, прыгая по Давиду, скоро превратится в дятла… Это насмешка горожан по поводу того, что вы как-то сказали на учёном совете в палаццо Веккьо: живопись от скульптуры отличается лишь кистью от долота, а всё остальное в искусстве одинаково!.. Таким вот неприглядным образом они извращают ваши слова…
–– Знаю, – устало вздохнул Леонардо. – И знаю, что эти слова переданы Микеланджело, и знаю, что он меня ненавидит… Сегодня я убедился в этом, когда зашёл на подворье монастырских складов собора Мария дель Фьоре, где он работает над Давидом. На моё приветствие он ответил, что в искусстве я смыслю не больше, чем его посудомойка…
–– А знаешь ли ты, что после того, как он закончит Давида, гонфалоньер Содерини собирается поручить ему написать на обратной стене, на которой ты пишешь «Битву при Ангиари», ещё одну картину, посвящённую войне с пизанцами? – в упор посмотрел на него Пьетро Перуджино.
Леонардо оторвался от чашки с чаем и недоверчиво на него посмотрел.
–– Нет, не знаю… Пьеро Мартелли мне об этом ничего не говорил, – покачал он головой.
–– Ничего он тебе, Леонардо, больше и не расскажет! В палаццо Веккьо все знают, что он твой друг, и гонфалоньер Содерини, разумеется, избегает при нём подобных разговоров…
–– И это притом, что он сам пожелал, чтобы Мартелли был голосовым проводником между нами, – усмехнулся Леонардо.
–– Видимо, не во всём…
–– Да, по-видимому, не во всём!
–– Вторая картина на обратной стороне