В соседней комнате работал телевизор, но смотрел его, записывая новогодний «Огонек», лишь видеомагнитофон Зарембы. Сафарийский же видик крутил продукцию «Сафари-фильма»: голливудский триллер с издевательским аполлоновским текстом. Публика хохотала так, что едва не прозевала сам Новый год.
Потом малышей отправили на боковую и продолжили без них. Пашка, как иллюзионист, доставал из рукава всё новые и новые развлечения. То показывал наши общие старые фотографии, то раскручивал гостей на любимый анекдот, карточный фокус или хоровое пение. Народ был удивлен и польщён вниманием к себе всегда сдержанного и отстранённого Воронца, и захваченный его обаянием послушно плыл по нужному руслу, боясь, как и старая гвардия только одного: «не соответствовать».
Наконец где-то в третьем часу на столе появилась и водка, но главная её функция «скорее к нужному настроению» была уже и так достигнута, поэтому к ней отнеслись как к очередному блюду, которое стоит раз для полного букета попробовать и только. Якутский дед, правда, свою привычную порцию взял и даже пьяненько повыступал, но это прозвучало таким диссонансом общей атмосфере, что ни Шестижен, ни солдатик не рискнули последовать его примеру.
Таким был наш Новый год с последовательным насыщением развлекательных и желудочных потребностей. Этакий неформальный ритуал посвящения в сафарийское братство, после которого человек должен был сам себе сказать либо: «Отлично, хочу еще», либо: «И только-то», забрать свой взнос и удалиться из наших рядов. Другого Сафари у нас для него не было.
К чести новичков общие старания зграи были оценены ими по гамбургскому счёту. Шестижены, вообще до возвращения сына пригласили к себе на постой Адольфовичей. Да и амбициозная жена Зарембы тоже не осталась в долгу, попросив себе какую-нибудь сафарийскую работу на дом, и немедленно была вовлечена женщинами в общие пошивочно-вязальные заботы.
После Нового года, дабы снизить напряжение от большой жилищной скученности мы все по очереди съездили в Минск, распродавать наши дачи и мебель. Первыми на школьные каникулы поехали я и Жаннет со своими чадами. При пересадке в Хабаровске мы на шесть часов застряли в аэропорту, и тогда я узнал немало, как сейчас говорят, эксклюзивной информации о детстве нашего главного командора. Жаннет почему-то была очень сердита на мужа, а тут ещё раздражение от тягостной задержки самолета.
– Он никого никогда не любил и любить не может, – внезапно вырвалось у неё, когда Катерина и Дрюня на время оставили нас одних.
– Ну конечно у человека было тяжёлое детство, – попробовал пошутить я.
– А ты знаешь – да, – серьёзно согласилась она и рассказала,